Александр Сладков - Грозный. Буденновск. Цхинвал. Донбасс

– Сколько историй я у рулетки выслушал! Сядет рядом толстосум и нудит прямо в ухо: жена шалава, сын наркоман, дочь проститутка, деньги тянут, тянут. Ты сидишь и впитываешь эту дребедень. А потом толстосум раз – и депутатское удостоверение закладывает.

Дорога из Луганска в Донецк преотвратительнейшая. Саня чертыхаясь объезжает выбоины в асфальте.

– Теперь новая жизнь. В казино же как? Все вверх ногами. Вечером завтрак. В полночь обед накрываем. Утром ужин. Днем спать, к ночи опять на работу.

Блокпост перед Дебальцево. Тут молодые ребята. Новый камуфляж.

Новые автоматы, с черными пластмассовыми прикладами. А рядом человек с камерой.

– Саня, стой!

Кажись, знакомого встретил.

Серега Зенин. Работали когда-то репортерами на «Вестях». Подхожу, обнимаемся. Я хлопаю его по бронированному животу:

– А броник тебе зачем, здесь же тихо?

– Молчи. Видишь, кино крутим.

И вот вам еще одно знаковое выражение этой войны. «Крутить кино».

Нет, здесь много рождено неологизмов. «Укроп» – украинский патриот. «Нацик» – боевик украинской национальной гвардии. А вот «крутить кино» – значит гнать обманку. Ну как вам иначе сказать… Вводить в заблуждение. Если здесь говорят про человека «да он кино крутит» – значит лукавит, выдает одно за другое, специально производит ложное впечатление. Я вам скажу, ни одна война без такого «кина» не обходится. И я понимаю, для Сереги бронежилет – это декорация. Чтоб в Останкине увидели и ужаснулись: ох, мол, опять наши под пули лезут. Бывает. Другие вон в бронежилетах и касках из Ростовской области, с границы передают. Тоже жути нагоняют. Прокатывает.

Первый рабочий день. Пробираемся в Донецкий аэропорт. Нас ведет замначальника контрразведки ДНР Леонид Баранов. Когда знакомились, он так и сказал: «Леонид», положив болт на конспирацию. Кстати, сегодня ополченцы все чаще ходят без масок. Хороший признак. Уверенность в себе. Леонид на вид вовсе не военный. Небольшого роста, русоволосый. Совершенно открытый, светлый парень, с трогательной челочкой на лбу. Просторные камуфляжные штаны. Черная футболка. Сверху разгрузка. Ни броника, ни шлема. Говорят, он целый месяц сидел в плену. То ли сбежал, то ли обменяли. И опять воюет. У него здесь свой маленький отряд. И свой сектор обороны.

– Вчера нас обстреляли. Минометы. Мы продвинулись чуть вперед, пощупать их. Все мины ушли в тыл, в частный сектор.

– А кто там, в аэропорту?

– Десантники, из аэромогильных войск («аэромогильные» – еще один местный неологизм). Там же нацгвардия, иностранные наемники.

Я стараюсь представить тех, что на той стороне. Как они выглядят, как общаются друг с другом, что обсуждают за бутылкой вечерами, после славных дел.

Нас ругают, наверное, проклятых москалей, ну и, конечно, ополченцев. А ведь я мог быть среди них. Если принял бы в начале девяностых украинскую присягу, а не уехал бы в Россию, домой. Из Прикарпатья, где завершал свою офицерскую карьеру.

А служил я в Тринадцатой общевойсковой армии. В Ровно. Западная Украина. Однополчане? Да всякие были. Русские, узбеки, кавказцы. Украинцев, конечно, больше всех. Нормальные ребята. И отдыхали вместе, и служили, и сало ели. Никогда я себя там «кацапом» или «москалем» не ощущал. Мало того, у меня был приятель бандеровец, настоящий, и я частенько с ним выпивал. Он был уже стар. Звали его Тюльпан. Высокий такой, плечи широченные. В шляпе ходил. И по любому поводу, потирая руки, он приговаривал: «И щетина превратится в золото». Тюльпан отмотал четвертак в сибирских лагерях. После войны. Об этом рассказывать не любил. Пили мы, а он лишь сетовал, что напрасно воевал. Знал бы, мол, что вот так жить будет, раньше бы сдался. Умер, наверное, Тюльпан. Ему тогда уже под восемьдесят было.

А сослуживцев своих украинских я последний раз видел в Вавилоне. В Ираке. В расположении международной дивизии, которую сформировали под эгидой НАТО. Бродил я по бывшему дворцу сына Саддама, Кусая, и вдруг услышал сзади украинскую мову. Обнялись. Узнал, что Ровенской армии уже нет. Есть корпус, а скоро и вовсе бригаду сделают. Вот такой случился у них развал.

Теперь вот я здесь, в Донецке, у аэропорта. А в самом аэропорту, не исключено, мои бывшие однополчане.

Мы надеваем железные свои шапки и жилеты. Ополченцы нас уже ждут.

– Ну что, ребята, готовы?

– Готовы.

– Нам пройти-то всего надо сто метров. Это бывшая воинская часть. Столовая солдатская – еще наша. А баня уже нет. Вон она.

Леня Баранов хочет показать нам пассажирский терминал. Издалека, конечно, потому что в терминале этом крепко засели украинские снайперы.

– Там дальше, за баней, зеленка. В ней очень много было убитых. Наших. При первом штурме.

Я в том деле не участвовал. Кадры видел любительские. Фуры, а внутри вповалку трупы ополченцев. Десятками. В хорошей экипировке, в берцах богатых. И все в крови. А рядом с фурами гробы. Целые завалы гробов. До сих пор мне это видится. Говорят, водитель запутался и вывез ополченцев из аэропорта прямо к чужим позициям. А дальше их просто расстреляли. И вот сейчас мы стоим на этом самом месте.

– Лень, почему они сидят в аэропорту? Их можно выпустить?

– Они не хотят выходить. Я думаю, там не регулярная армия. Профессионально против нас работают. Сдаваться? Да там половина наемники. Переговоры ловим, то на английском, то на польском. Держатся. Но есть им уже толком нечего. Им питание по воздуху подбрасывают.

Мы ускоренно шуршим гуськом по заросшему вишневому саду. Минута – и вот она, столовая. Позиция, мешки с песком. Белые мешки. Ребята, видно, еще не совсем опытные. Ну наломайте веток, навтыкайте, ветошью прикройте, если настоящей маскировочной сети нет. Так же незаметнее будет. Леня прерывает мои внутречерепные нравоучения.

– Вот, смотрите, провизия летит!

Он тычет дулом автомата в синее небо. Мы видим парашюты. Штук пять. Картина, похожая на десантирование боевой техники ВДВ, как на учениях. Приглядываюсь. Это не техника, большие серые обвязанные канатами и холщевой тканью тюки. И возле них, в воздухе, хлопают и распускаются маленькие белые облачка. Это зенитка ополченцев пытается лишить украинских военных завтрака. Безуспешно. Провизия долетает туда, где ее ждут.

– Лень, это же практически город, могут сказать, что вы, ополченцы, жметесь к мирному населению. Вот и попадает по домам.

– Нет, мы жмемся к аэропорту. Как можно ближе. Это уже передний край.

Дальше уже ничейная земля. Сейчас мы туда и пойдем.

Вот у нас работенка. Все нужно потрогать руками. Рассказывай не рассказывай – все, что не снято, не считается. У газетчиков считается, у радийщиков тоже, а у нас на ТВ – нет.

Мы перебегаем маленькую асфальтовую площадку и ныряем в дом. Ряды сидений, сцена, полумрак. Солдатский клуб. Бойцы разбегаются по коридорам, шуршат по помещениям и громко сообщают, прям как киношные спецназовцы: «Чисто!», «Чисто!». Взбегаем на второй этаж, и тут Леня, дернув меня за рукав, останавливает мой полет.