Николай Прокудин - Конвейер смерти

– Вот и хорошо! – обрадовался я. – Не надо давиться, спокойно доем.

Вересков пребывал в своем излюбленном состоянии легкой меланхолии.

– Ну как самочувствие, Никифорыч? В горы больше ни ногой? – спросил он меня с выражением вселенской печали на лице.

– Это точно. Никогда больше! Ни за что! По крайней мере, в данном году! Хватит! В отпуск, домой, в деревню!

– А-а-а. Я думал, ты психанул и получил нервный срыв. А ты ничего, молодцом держишься. Отпуск – хорошее дело. Отдохнешь, нервишки в каком-нибудь санатории подлечишь. Развеешься и обратно, опять на убой.

– Ну, что вы так мрачно! Нельзя с таким настроением воевать. Больше оптимизма! Вам осталось всего полтора года.

– В свете последних событий остатки моего оптимизма иссякли. Сколько хороших мужиков погибло! Да… А еще эта неприятная история у десантников… – задумчиво произнес майор.

– Что за история? – удивился я. – Не слышал. Рассказывай. – Мы все время в разговоре сбивались с «ты» на «вы» и обратно.

– Следствие ведется в полку. На выносной заставе солдаты рыли окопы, расширяли по приказу комдива сектор обороны. Делали новую линию ходов сообщения и наткнулись на чей-то истлевший труп. Рядом автомат. Чей труп может быть у стен заставы? Только своего. По номерку на шее определили, кто это был. Оказалось, года два назад пропал командир взвода, начальник заставы. Солдаты в один голос тогда заявляли, что лейтенант вышел с заставы с автоматом в руках в сторону кишлака и не вернулся. Теперь нашелся… Всех в Союзе вылавливают и под следствие. Взводный был новичок. Начал порядок наводить, с наркоманами бороться, они и убили его. Такая версия у следствия вырисовывается.

Вот судьба-злодейка! Прибыл на войну, а погиб от рук своих же негодяев. Бесполезная, бестолковая война и такие же человеческие трагедии, нелепые и ужасные!

Колонна медленно выползала из Панджшерского ущелья и, дымя двигателями, устремилась к трассе на Кабул. Мы проезжали захудалый кишлак, и оборванцы мальчишки, сидящие на заборах-дувалах, свистели, швырялись камнями, стреляли из рогаток. Солдаты в ответ направляли на них оружие, кидались сухарями, пустыми банками… На выезде из населенного пункта располагались три больших хороших дома, с ухоженными садами. На крышах телевизионные антенны, окна застекленные, дорожки выложены камнем. У калитки стояли девочки в юбочках, блузках и белоснежных платочках и мальчишки, одетые в рубашки и брючки. Ребятня дружно махала нам руками и улыбалась. Эти дети излучали дружелюбие и симпатию к нам.

– Слушай, комиссар! Ответь мне, как укладывается в ваши идеологические каноны то, что нищета нас люто ненавидит, а сытые и хорошо одетые обожают? – спросил насмешливо Иваныч. – Должно быть наоборот! Мы им равенство, свободу, право на землю несем. Счастье обещали… Социализм планируем построить. А?

Я промолчал и задумался. Рано утром я перебрался к комбату, потому что устал от нравственных терзаний зампотеха, его тягостных творческих раздумий и усталых вздохов. Так и самому загрустить недолго. Теперь я попал под удар философствующего комбата. Что сказать? Сам не знаю. Но ради того, чтобы эти девочки ходили в школу и могли жить без паранджи, я готов еще немного повоевать с религиозными шизофрениками.

– Может быть, дети увидят новую цивилизованную жизнь на своей земле? – продолжил комбат размышления вслух. – Заставили ведь мы своих мусульман из среднеазиатских республик жить по нашим законам…

– Василий Иванович! Но чтоб их заставить, пришлось с басмачами воевать двадцать лет! Сколько народу погибло за эти годы! – воскликнул я.

– А думаешь, мы сейчас мало истребили? Пройдет лет десять, и добьем всех недовольных. Заставим улыбаться при встрече с шурави не только днем, но и ночью. Отобьем желание держать в руках оружие. Смотри, какая военная мощь сконцентрирована! Не можем не заставить!

– То есть заставим быть счастливыми и загоним штыками в социализм?

– Загоним! Может, не в социализм, но в рамки государственного устройства такого общества, какое мы определим! – решительно воскликнул Подорожник. – Комиссар, эти речи должен не я толкать, а ты.

Я задумался. Н-да! Дорога к счастью по горам трупов. А надо ли это аборигенам? И как их спросишь? Моя-твоя не понимай. Твоя-моя не узнавай. Они для нас все на одно лицо, а мы для них. Обитаем на одной Земле, а образ жизни, словно мы с разных планет!

Подорожник из полевого лагеря уехал лечиться в медсанбат и оставил батальон на нас – заместителей. Вересков на все это пожал плечами и сказал:

– Ну что ж, я командую техникой.

Головской тотчас умчался пополнять запасы продовольствия для кухни. Остались я и Чухвастов.

– Вася, придется тебе в горы идти. Я еле живой. Мутит, температура поднялась, ноги в узлы скручиваются. Без бушлата погулял и простыл.

– Никифор, вы что, начальнички, охренели? Я не настоящий начальник штаба, а только временно и случайно исполняю эти обязанности, – попытался убедить в своей правоте капитан.

– А это поправимо. Отдадут приказ, и станешь. Я пойду доложу в полк о возникшей проблеме. Они крупные военачальники, с большими головами, пусть принимают решение. Пойдем вместе.

Мы вошли в штабной кунг, где тихо беседовали Губин с Масалиевым, и изложили нашу ситуацию. Меня качало из стороны в сторону, лицо горело, ноги и руки дрожали. Губин внимательно посмотрел в мои глаза, окинул меня со всех сторон проницательным взглядом и махнул рукой:

– Хорошо, иди ложись. Без тебя справятся. Дельце легкое, два дня сидеть в горах.

– А кто будет исполнять обязанности замполита батальона? – встрепенулся Муссолини.

– Шкурдюк. Старший лейтенант Шкурдюк. Честное слово не могу! Ну не сдохнуть же мне в самом деле в проклятых горах! – ответил я с надрывом в голосе, из последних сил пытаясь убедить начальство в своей правоте. И в результате отправился болеть. Поверили.

Роты улетели к заснеженным вершинам. Я впервые остался валять дурака на броне. В теплой, натопленной санитарной машине сутки трясся в лихорадке, лежа на подвесных носилках, и почему-то терзался угрызениями совести. Вскоре первая рота доложила о столкновении с мятежниками. Обошлось без потерь. Пронесло. Перестрелка велась дольше часа. Наши наскочили на группу противника, отходящую в сторону Панджшерского ущелья. Через день возвратившиеся офицеры рассказали трагикомическую историю.

Я отправил Бугрима с первой ротой. Он, шедший налегке, оказался в голове колонны. Витька забрался на вершину ледника, снял вещмешок, положил его на снег возле валуна. Сверху бросил автомат и оглянулся, лениво потягиваясь. Пехота ползла и хрипела метрах в пятидесяти ниже по склону, проваливаясь по колено в глубокий снег. Прапорщик помахал рукой офицерам. Мандресов и Острогин улыбались в ответ и беззлобно материли «комсомольца». Бугрим достал пачку сигарет, зажигалку и демонстративно прикурил. Выпустив первое кольцо дыма, он крикнул вниз: