Алексей Самойлов - Расставание с мифами. Разговоры со знаменитыми современниками

Еще цепляло, когда критиковали, задевая глубоко личное. Это было горе. А сейчас мне и на это наплевать. Почему? Может быть, дело в профессии, может быть, в привычке. Или, возможно, уже настолько вжился в состояние, когда и не знаю, где играю, а где живу. И не жалею об этом. Ведь теперь меня трудно обидеть или оскорбить. Потому что слова «Я» и «профессия» меняю местами – «профессия» и «Я». Правда, сейчас тяжело, когда профессия предает и не дает накушаться.

– Отношения актерского «Я» и профессии подразумевает некую ответственность. А театр – игра. Если к тому же запутаны отношения между игрой и жизнью, придуманной и не придуманной, то где же ответственность?

– Ответственность и есть разумная игра. Я же не шизофреник, не больной человек. Это больной человек может не сознавать, что он делает, а я сознаю. Игра – это шизофрения, которой руководит разум. Я отдаю себе отчет, что за это люди заплатили деньги. И не дай мне Бог обидеть их. Я могу ввергнуть их в шок, вызвать замешательство, раздражение. Но – не оскорбить, не унизить. Это и есть ответственность.

– Искусству нужен допинг – женщины, алкоголь, езда на лошади?.. Или это только вопрос внутренних ресурсов?

– Допинг – только приправа. Основное – в самом человеке. Чтобы включиться в игру, мне допинг, чаще всего, не нужен.

– Случаются разные авторы, разные партнеры, разные режиссеры. А что питает постоянно?

– Вернемся к детству. Мне и там было тесно в своей оболочке, я должен был быть еще чем-то, еще кем-то. Может быть, в этом есть какая-то ненормальность, я не знаю.

– Быть может, чтобы нечто понять и почувствовать, надо выйти из собственной оболочки?

– Не то, чтобы выйти… Освободить место для игры. Для меня игра – суть моя. Смог бы я сегодня прожить без нее? Наверное, смог бы. Но, скорее всего, спился бы. Или стал бы заполнять место игры чем-то другим. Изнашивал бы себя, чтобы не мучаться ностальгией по актерской игре.

Откуда это? Не знаю. Может быть, я был избалован позавчера, не наелся сегодня, но мне кажется, что сегодня я готов для завтрашней игры: есть желание, здоровье, силы, оптимизм, кураж – все, что необходимо, чтобы удивлять публику, радовать ее и вызывать интерес своим лицедейством.

В начале пути мне хотелось нравиться (как, видимо, и всем). Потом понял: это – невозможно. Даже проходящий мимо человек, которого совсем не знаешь, вызывает порой чувство неприязни. Так и в актерском деле. Всем нравиться не можешь, а вот вызвать интерес своим голосом, своим тембром, своим поведением – игрой, одним словом, я могу.

– Обязательно ли должна существовать какая-то связь между жизнью героя и собственной жизнью? Или у творчества другие каналы?

– Одно может объединять – любовь. Даже если персонаж, образ (не люблю это слово) тебе не нравится. Если не сумеешь полюбить его – не берись, не получится. Вернее, получится идеологический образ, ибо ты будешь демонстрировать свое отношение к этому человеку. А надо играть не отношение к персонажу, а его самого.

Это не значит вживаться в роль (фигня полная!). Вжиться в роль невозможно. Если я надеваю чужую рубашку и говорю, что я – Цезарь, то вы ведь понимаете, что я – не Цезарь. А вот играть роль – да, с этим согласен. И что бы я ни делал, я должен делать это с любовью. Даже если играю убийцу.

Чтобы играть достоверно, чтобы мне поверили, я должен его любить. На время игры.

– Здесь, кажется, пропущено какое-то звено. С одной стороны, актер должен любить своего персонажа. С другой: что это значит – полюбить убийцу, даже на время игры?

– Должен быть интерес к тому, что ты делаешь. Когда мне дают роль, я думаю даже не о пьесе, а о том, кого мне предстоит играть. Если мне человек неинтересен, я не буду браться за роль. А какое звено пропущено?

– Интерес к своему персонажу понятен. Непонятно, из каких источников рождается любовь? Может быть, это уже какие-то религиозные дела?

– Конечно. Это – буддизм. То, что я играю, становится на время игры моим. А как я могу себя ненавидеть? У меня был, правда, один случай, когда играл в фильме «Про уродов и людей». Я ненавидел этого человека, я его полностью не принимал. Но я знал, что с этим неприятием, с этим презрением и ненавистью не сыграю его обаятельным. А обаяние необходимо. Я должен быть, как ни странно, обаятельным – для еще большей ненависти зрителей к моему персонажу. Сладкий яд сильнее горького.

– В литературе это удивительно умел Достоевский. Самый отъявленный негодяй у него написан изнутри, а потому не просто достоверен, но убедителен и психологически, и в своих логических построениях. Через несколько страниц ты уже на его стороне, а потому катастрофу и преступление его воспринимаешь как свои собственные.

– Содрогаешься, потому что успел полюбить. Конечно, здесь есть провокация со стороны художника, желание воздействовать на умы, быть не только иллюзионистом, но и гипнотизером, экстрасенсом. Это – высший пилотаж. И тут стократно повышается ответственность: не навреди!

– Поскольку мы договорились, что личность актера так или иначе связана с личностью героя, хочется спросить и о проекте, о котором сегодня многие говорят: Сухоруков будет играть Макбета. Виктор, что внутренне подвигло на эту роль?

– Человеческое любопытство и чувство сопротивления. Когда долгое время говорят: «Это не твое, это не твое», думаешь: «А что же мое?» И хочется сыграть.

– А собственно, «Макбет»?..

– А я скажу, сейчас скажу. В свое время я с Тростенецким год репетировал в режиме эксперимента Аблеухова, героя романа Андрея Белого «Петербург». Близкие мне люди, режиссеры, хорошо, казалось бы, меня изучившие, говорили: «Это не твое, ты зря взялся». А Тростенецкий работал, мучался вместе со мной, искал во мне, сочинял вместе со мной – верил. И я, конечно, ему ноги мыть буду. Хотя бы за то, что он рискнул, попробовал. В этом и есть тайна, наркомания нашей профессии.

Спектакль не вышел не потому, что у меня не получился Аблеухов, – по другим причинам. Аблеухова бы я сыграл очень достойно.

Теперь что касается «Макбета». Само слово «искушение»… Мы хотим ставить спектакль об искушении. Не о власти, не о предательстве, а об искушении. Человеку сказали: тебе будет то-то, то-то и то-то. Первое желание совпало, второе совпало, а третье никак не подоспеет. И он начинает его подгонять. Человек пытается подогнать судьбу под предсказание. Ему предсказали, что он будет королем, а тот гад все живет и живет. И леди Макбет ему говорит: «Надо убивать, тебе предначертано».

Тут неважно, какой Макбет, – лысый или кудрявый, старый или молодой. Речь идет о вещах, которые могут коснуться каждого из нас.

К черту придуманный кем-то стереотип: Гамлет должен быть таким, Макбет – таким, Екатерина – эдакой. Конечно, ненормально, когда персонаж говорит: «Мне четырнадцать лет, я имею право требовать от вас…» – а ему восемьдесят. А когда в пьесе речь идет о таких ценностях, как любовь, ненависть, предательство, победа, добро, зло, – они не подвластны ни возрасту, ни времени. Бродский хорошо заметил: человеческие отношения какими были в Древнем Риме, такими остаются и сегодня – меняются только одежды. Как были самоубийства, когда еще не было телевизора, автомобилей, самолетов, так они остаются и сегодня, когда уже есть Интернет и (как ее?) виртуальная реальность.