Эпсли Джордж Беннет Черри-Гаррард - Самое ужасное путешествие

Аткинсон был старшим. Кроме того, он вместе с Дмитрием взял собак на своё попечение. Из них многие — и старые наши, вынесшие на своём хребте санные походы, и вновь прибывшие — находились в очень плохом состоянии, и вскоре для них построили собачий лазарет. К этому времени у нас оставалось двадцать четыре прошлогодних пса и одиннадцать, доставленных недавно кораблём — трое из новой партии уже погибли. Лэшли ведал мулами, все семь были распределены между людьми, которые их выгуливали. Нельсон продолжал заниматься биологией моря. Райт совмещал обязанности метеоролога, химика и физика. Гран заведовал складами и помогал Райту в метеорологических наблюдениях. Дебенем был геологом и фотографом. Мне было приказано отдыхать и набираться сил, но не бросать занятия зоологией, а также участвовать в выпуске «Саус Полар Тайме» и в летописи экспедиции.

Крину доверили склады и снаряжение для санных походов. Арчер стряпал. Хупер, вообще-то исполнявший обязанности по обслуживанию дома, следил также за работой аппарата по выработке ацетилена. Два других матроса — Кэохэйн и Уильямсон — были по горло загружены повседневной работой в лагере и подготовкой к предстоящему санному сезону.

Метель, угрожавшая нам на протяжении всего пути с мыса Хат, разразилась 1 мая, вскоре после того как мы пришли на мыс Эванс. Лёд в Северной бухте, застывший совсем недавно, в первый же день пурги взломало, сохранилась лишь узкая полоска вдоль берега. Но и она исчезла на следующий день, когда ветер всё крепчал, достигая в порывах скорости до 89 миль в час [45 м/с]. Как ни странно, видимость всё это время оставалась вполне сносной.

Шёл второй день пурги. Ночью продолжал свирепствовать ветер, начался снегопад, видимость исчезла. С 3 до 4 часов утра буря достигла такой силы, что в стены хижины непрестанно бился песок с камнями. Анемометр почти всё время забивался снегом, и Дебенем, нёсший ночную вахту и в 4 утра пытавшийся его прочистить, вконец измучился. Но пока анемометр ещё действовал, он зафиксировал порыв ветра скоростью более 91 мили в час [46 м/с]. А после того как он вышел из строя, на хижину обрушился шквал такой силы, что большинство её обитателей проснулись, а камни градом забарабанили по стене. Утром в течение трёх минут анемометр показывал на холме скорость ветра 104 мили в час [53 м/с].

Позднее она составляла в среднем 78 миль в час [40 м/с].

Пурга бушевала весь этот день и следующий, но 6 мая выпал один из прекрасных ясных дней, когда трудно поверить, что когда-нибудь может задуть ветер. Вот тут-то мы и разглядели, что произошло с морским льдом. Посередине залива его как не бывало, на юго-запад открытая вода простиралась до самого острова Тэнт. В ту зиму мы пережили ещё много метелей, даже более жестоких, но именно эта сыграла роковую роль: разразившись в критический момент замерзания моря, она разметала весь лёд, а последующие сильные ветры не давали образовываться достаточно прочному ледяному покрову, способному выдерживать их натиск.

В моём дневнике есть такая запись за 8 мая:

«До сих пор мы никогда не предполагали, что на море поблизости и в заливе к западу от мыса Эванс может в течение зимы не образоваться постоянный ледяной покров. Но здесь вокруг по-прежнему открытая вода, и вполне возможно, что в этому году так и не образуется постоянного льда, во всяком случае к северу от острова Инаксессибл и от этого мыса. Сейчас Северная бухта покрыта льдом, но ночью его унесло, затем пригнало обратно, и в данный момент он соединяется с припаем лишь вновь образовавшимся свежим льдом».

В эту зиму лёд в Северной бухте постоянно отрывался от припая, причём совершенно независимо от ветра. Я внимательно наблюдал за ним, насколько это было возможно в темноте. Южная кромка морского льда, во всяком случае иногда, двигалась не только на север от суши, но и слегка на запад вдоль фронта ледника. На северо-востоке лёд порой сильно прижимало к леднику. Казалось, поля льда смещаются от острова Инаксессибл по спирали на север. В результате в молодом ледяном покрове часто возникали ряды разновозрастных полыней, тянувшиеся ярдов на сорок в направлении старых льдов. Изучать таким образом образование морского льда, покрытого порой очень красивыми ледяными цветами {168} , было весьма интересным занятием, но сколько опасностей таилось в нём для собак, не понимавших, что эта флора не настолько прочна, чтобы выдержать их вес. Вайда однажды провалилась в такую полынью, но сумела выбраться на противоположную кромку. Мы выманивали её к себе, она долго не поддавалась на уговоры, но всё же успела выскочить до того, как поле льда сдрейфовало в море. Вышколенный Дмитрием отличный вожак Нугис убегал за зиму несколько раз. По крайней мере однажды его, похоже, унесло на льдине, и ему пришлось добираться обратно вплавь — когда он вернулся, вся его шкура была облеплена ледышками. Кончилось тем, что он исчез навсегда — сколько мы его ни искали, так и не нашли и даже не знаем, что с ним произошло.

Вайда, сильная собака со скверным характером, почти удвоила свой вес после возвращения со склада Одной тонны.

В эту зиму она стала вполне домашней, любила полёживать у дверей, ожидая, чтобы кто-нибудь, выходя, потрепал её по спине, а во время ночной вахты иногда даже забиралась внутрь дома. Но ей не нравилось, когда утром её прогоняли с насиженного места, и я старался с ней не связываться, потому что она переходила в наступление. В тот год мы многих собак держали на воле, и бывало, стоя неподвижно на скале у края мыса, я замечал, как рядом шныряют неслышными тенями три или четыре наших пса. Они выслеживали тюленей на припае — таким злом обернулась предоставленная им свобода. К сожалению, вынужден признаться, что мы частенько находили скелеты тюленей и императорских пингвинов. Одна новая собака, Лайон, иногда сопровождала меня на вершину Рэмпа, откуда я старался разглядеть, в каком состоянии находится лёд в заливе. Этот вопрос интересовал её, похоже, не меньше, чем меня, и, пока я смотрел в ночной бинокль, она сидела смирно и тоже вглядывалась в море под нашими ногами, чёрное или белое, в зависимости от состояния льда.

У нас, конечно, была собака по кличке Пири, был и свой Кук.

Пири на Барьере забили — он больше не хотел везти сани.

А Кук выжил, но, по-видимому, был изгоем среди своих товарищей, и, как ни странно, ему это нравилось. При виде Кука собаки, не находившиеся на привязи, накидывались на него, и каждая его встреча с другими псами превращалась в настоящие бега. Однажды он также пошёл со мной на Рэмп, но с полдороги вдруг повернул и со всех ног припустил к хижине.

В это время из-за скалы выскочили на полном ходу три собаки и помчались за ним следом, причём казалось, что всем им это в радость.