Эпсли Джордж Беннет Черри-Гаррард - Самое ужасное путешествие

Первого июля ко всем нашим мукам добавился встречный ветерок, совсем не сильный. Но при -66° [-54 °C] даже легчайшие порывы ветра обжигают и вызывают немедленное обморожение открытых частей тела. Мы вооружились предусмотрительно запасёнными лоскутами непродуваемой ткани на меховой подкладке и сделали из них нашлёпки для носа, закрепляемые под шерстяным шлемом. Они оказались очень удобными, тем более что под ними- происходит, конденсация выдыхаемого воздуха, нижняя часть лица быстро покрывается плотной ледяной коркой, которая сама по себе также является своеобразной защитой. Для нашего похода это было нормальное состояние, вовсе не причинявшее неудобств, так как от соприкосновения со льдом кожу защищала борода. Мне эта ледяная маска нравилась, пока не приходилось снимать шлем, чтобы поесть горячего. За 8 часов мы прошли всего-навсего 2,25 мили.

Этой ночью сила ветра достигала 3 баллов, температура воздуха -65,2° [-54 °C], мела позёмка- погода была, одним словом, плохая, но, на наше счастье, к утреннему старту 2 июля ветер стих до лёгкого. Температура поднялась до -60° [-51 °C], весь день удерживалась на этом уровне и только вечером снова опустилась. В 4 часа пополудни мы заметили полосу тумана слева над — полуостровом, тут же наши замёрзшие рукавицы начали оттаивать, а контуры земли, проступающие под светом звёзд, утратили чёткость.

Мы проделали, как обычно челноком, 2,5 мили, лагерь поставили в 8 часов вечера при температуре -65° [-54 °C].

Переход выдался очень тяжёлый, ноги у меня окоченели ещё до ленча и так до вечера и не отошли. После ужина я вскрыл шесть или семь волдырей, и мне сразу полегчало.

Смешно слышать, как некоторые говорят: « Ах, у нас в Канаде было -50° [-46 °C], и ничего, вполне терпимо », или: « В Сибири я застал шестидесятиградусные морозы ».

А потом из разговора выясняется, что у них была добротная сухая одежда, спали они крепким сном в сухой тёплой постели, на воздух выходили на несколько минут из натопленного дома или поезда. Мороз для них можно сравнить разве что с тем, который ощущаешь, поедая ванильное мороженое с горячим шоколадным кремом после прекрасного обеда у Клэриджа. Мы же в нашем походе считали -50° счастьем, к сожалению редко выпадающим на нашу долю.

В тот вечер мы впервые отказались от свечи, в надежде что её заменит луна. Вышли намеренно задолго до её появления на небосклоне, но, как увидим, пользы от неё было мало.

Хотя однажды она спасла нас от верной гибели.

Случилось это несколько позже, когда мы находились в зоне трещин. Где-то слева от нас возвышалась невидимая гора Террор, а справа тянулся вал сжатия, выдавленный Барьером. Мы заблудились в темноте и знали одно — что спускаемся вниз по склону, сани чуть ли не бьют нас по пяткам. Весь день было темно, луну затянули облака, мы её не видели со вчерашнего дня. И вдруг на небе возник маленький просвет и луна осветила в трёх шагах от нас огромную трещину, затянутую сверкающей плёнкой льда не толще стекла.

Ещё секунда — мы бы на него ступили и сани непременно повлекли бы нас вниз. Вот тут мы и уверовали в успех нашего предприятия: Бог не может быть столь жестоким и спасти нас лишь для того, чтобы продлить наши муки.

Но пока что трещины нам не страшны: мы ещё не достигли того протяжённого участка, где Барьер, движущийся под тяжестью многих сотен миль лежащего за ним льда, наталкивается на склоны Террора, также могучей горы высотою 11 тысяч футов. Мы брели по лодыжку в рыхлом снегу, покрывающем этот безветренный, район. Снег казался бездонным и был не теплее воздуха, так что чем дольше мы шли, тем холоднее становилось ногам, да и всему телу.

Обычно в санном походе спустя четверть часа после старта начинаешь согреваться — здесь как раз наоборот. Я и сейчас часто непроизвольно постукиваю носком правой ноги о пятку левой: эту привычку я вывез из зимнего похода, так мы согревались на всех остановках. Впрочем, нет. Не на всех. Был один случай, когда мы просто улеглись на спину и уставились в небо, на котором сверкало восхитительнейшее из всех виденных нами сияний. Так, во всяком случае, утверждали мои спутники, я же по близорукости ничего не видел, а очки надеть не мог на таком морозе. Мы шли на восток; полярные сияния разворачивались перед нами во всём своём блеске впервые — предыдущим экспедициям, зимовавшим в заливе Мак-Мёрдо, это прекрасное зрелище отчасти заслонял вулкан Эребус. И вот мы лежим на спине, а небо почти целиком закрыто дрожащими сдвигающимися завесами, лимонно-жёлтыми, зелёными, оранжевыми, которые с быстротой вихря проносятся над нами.

Ночью минимальная температура -65° [-54 °C], 3 июля она колеблется между -52° [-47 °C и -58° [-50 °C]. Мы продвинулись всего лишь на 2,5 мили, и я про себя решил, что у нас нет ни малейших шансов дойти до пингвинов. Билл в эти ночи, несомненно, чувствовал себя очень плохо, но это мои собственные умозаключения, сам он никогда не жаловался. Мы знали, что по ночам спим, ведь каждый слышал храп соседей и всех посещали приятные сновидения и жуткие кошмары. Но мы не чувствовали себя выспавшимися, стоило на ходу чуть задержаться — и глаза сами собой закрывались.

Наши спальные мешки — одно горе; чтобы растопить в них ночью ложе для сна, нужно потратить уйму времени.

Билл кладёт свой мешок посередине, Боуэрс — справа от него, я — слева. Билл неизменно настаивает на том, чтобы я первым влез в мешок, раньше него. Это большая жертва с его стороны — после горячего ужина мы быстро остываем.

Затем следуют семь часов дрожания от холода, а утром, выдираясь из мешка, каждый первым делом затыкает разным тряпьём его входное Отверстие — чтобы оно не успело на морозе сжаться. Получается нечто вроде пробки, после её удаления остаётся дыра, в которую вечером приходится влезать.

Не так-то просто влезть в неё — приходится складываться самым странным образом, завязываться какими-то узлами, от чего потом возникают судороги. Выжидаешь, массируешь болезненное место, но стоит пошевелиться — и судорога тут как тут. Донимают нас и желудочные спазмы, особенно Боуэрса. После ужина мы не сразу тушим примус — только огонь нас и спасает, — и часто нужно спешно выхватывать его из рук товарища, корчащегося от очередного спазма.

Ужасно было наблюдать приступы болей у Боуэрса — ему, несомненно, приходилось хуже, чем мне и Биллу. Я же страдал изжогами, особенно ночью, в мешке; возможно потому, что мы злоупотребляли жирами. По глупости я долго это скрывал. А когда поделился с Биллом, он быстро помог мне лекарствами.

Так называемым утром свечу всегда зажигает Бёрди — это акт подлинного героизма. Спички влажные, что видно невооружённым глазом. Сырость выступает на них и в относительном тепле палатки, после мороза снаружи, и в наших карманах. Пока спичка загорится, перепробуешь четыре-пять коробок. А температура на их металлической поверхности — под -70° [-56 °C]. От малейшего прикосновения к металлу на голой руке остаётся след. Правда, если не снимать варежки, то ничего не ощущаешь, тем более что кончики пальцев сильно загрубели. Зажигать утром свет было чертовски холодно, но особенно неприятно ещё и потому, что прежде всего следовало удостовериться, наступила ли для этого пора. Билл настаивал на том, что мы должны проводить в мешках не меньше семи часов в сутки.