Эпсли Джордж Беннет Черри-Гаррард - Самое ужасное путешествие

Мне это не улыбалось — высота около 200 футов, кругом тьма, ничего не видно. Правда, на обратном пути накануне мы заметили в одном месте разрыв среди скал и сползающий с него снежный надув. А вдруг нам удастся по нему спуститься!

Итак, впрягшись в сани — Билл впереди на длинной постромке, Бёрди и я позади — мы спустились по склону, который внизу упирается в утёс, что нам, конечно, не видно.

Пересекли несколько мелких трещин — наш проём должен быть где-то поблизости. Дважды мы подползали к краю утёса, но нет, выход не здесь; и наконец нашли склон, даже спустились по нему без особых трудностей и оказались там, где хотели: между наземными скалами и ледяными валами.

Как мы лазили среди валов, и представить себе трудно.

Сначала всё было как накануне: мы взбирались на гребни, помогая друг другу, съезжали по склонам, проваливались в трещины и всяческие ямы, выбирались из них, но всё же потихоньку продвигались вперёд под утёсами, которые, чем ближе к обрывистому выступу чёрной лавы — самому мысу Крозир, тем выше становились. Мы пробирались по острому, как бритва, гребню снежного хребта, балансируя и хватаясь за сани, чтобы не потерять равновесия: справа — глубокий обрыв с трещинами на дне, слева — тоже обрыв в трещинах, не такой глубокий. Мы ползли вперёд даже не в полумраке, а почти в полной темноте, нервы наши были напряжены до предела. Под конец мы одолели несколько трещиноватых склонов и в результате, пройдя под скалой, попали на морену, где нам пришлось оставить сани.

Мы связались верёвкой и пошли под утёсами, теперь уже не ледяными, а каменными, возносящимися на 800 футов.

Ледяные волны нагромождены здесь одна на другую в полнейшем беспорядке. Четыреста миль движущегося на них сзади льда так смяли и перекрутили эти гигантские валы, что даже у Иова {104} не нашлось бы достаточно сильных слов, чтобы упрекнуть их творца. Мы пробирались то через них, то между ними, где удерживаясь с помощью ледорубов, где вырубая ими ступени, если кошками не за что было уцепиться. Но мы неуклонно приближались к пингвинам, и уже нам казалось, что на этот раз мы добьёмся своего, как вдруг впереди выросла ледяная стена и с первого же взгляда стало ясно, что нам её не преодолеть. Крупнейший вал сжатия упирался в утёс.

Всё! Дальше пути нет! Но тут Билл нашёл какую-то тёмную дыру, нечто вроде лисьей норы, уходящей в глубь льдов, и со словами « Выведет, наверное » исчез в недрах этой пещеры, Боуэрс нырнул вслед за ним. Ползли мы долго, но не встречая особых препятствий, и вот я уже выглядываю по ту сторону стены; подо мной глубокая ложбина, одна её стенка каменная, другая ледяная. « Упритесь спиной в лёд, а ногами в камень, и так передвигайтесь », — слышу я голос Билла, стоящего уже на твёрдой ледяной платформочке в дальнем конце этого снежного колодца. Чтобы выбраться из него, мы вырубили пятнадцать ступеней. Возбуждённые, очень довольные, мы легко пошли вперёд, пока нашего слуха не достиг вновь крик пингвинов и мы, трое обледенелых оборванцев, не замерли над их пристанищем. Вот они, рукой подать, но где те несметные стаи, о которых мы наслышаны?

Мы стояли на припае, вернее даже на карликовом утёсе высотой не более 12 футов; у его подножия начинался морской лёд, густо усеянный глыбами льда. Утёс, имевший небольшой карниз, обрывался в море почти вертикально, снежных надувов около него не было. Может быть, потому, что море замёрзло совсем недавно; так или иначе, но на Обратном пути нам самим не взобраться на его гладкую стену. Решили, что одному человеку со страховочной верёвкой надо остаться наверху и этим человеком должен быть, конечно, я: при моей близорукости, когда невозможно надеть очки — они запотевают, — какой от меня толк в предстоящей операции? Будь у нас сани, они послужили бы лестницей, но ведь мы их оставили у морены, за несколько миль отсюда.

Пингвины сгрудились под барьерным утёсом, в нескольких сотнях ярдов от нас. Скудный свет быстро мерк, вскоре совсем стемнеет, с юга Задвигался ветер — всё это тревожило нас и омрачало радость одержанной победы. Преодолев с неописуемым трудом все тяготы пути, мы первые и единственные из людей видели перед собой чудо природы. Протянуть лишь руку — и мы завладеем материалом, который может иметь огромное значение для науки. Каждым своим наблюдением мы превращали теоретические предположения в факты.

Потревоженные пингвины подняли невероятный гвалт, трубя своими металлическими голосами. Яйца у них, несомненно, были: пингвины передвигались шаркающей походкой, стараясь не выпустить их из лап. Но в возникшей сутолоке многие из них выкатывались прямо на лёд, и не имеющие яиц пингвины, вероятно давно ожидавшие такой оказии, поспешно их подхватывали. У бедных птиц могучий инстинкт материнства, по-видимому, подавляет все остальные. Борьба за существование столь жестока, что только неукротимая страсть к материнству обеспечивает продолжение рода; интересно бы знать, приносит ли такая жизнь счастье или хотя бы удовлетворение?

Я уже рассказывал о том, как люди с «Дисковери» нашли гнездовье, где мы теперь стояли [155]. Как они предпринимали сюда в начале весны вылазки за яйцами, но всякий раз опаздывали и заставали только родителей и уже выведшихся птенцов. Они пришли к выводу, что императорские пингвины — странные птицы: по каким-то неведомым нам причинам они гнездятся в разгар антарктической зимы при 70° мороза и сильных пургах, которые непрестанно осыпают их снегом, пока они преданно насиживают яйца. Путешественники собственными глазами видели, как пингвин держит своего детёныша на огромных лапах, с материнской, а может быть отцовской (оба пола борются за эту привилегию) нежностью прижимая его к голому пятну на груди. Но когда любящий родитель, не в силах дольше терпеть голод, отправляется за кормом к ближайшей полынье и оставляет своего потомка просто на льду, штук двадцать бездетных собратьев бросаются опрометью, чтобы им завладеть. Возникает драка, каждый так тянет птенца к себе, что нередко его раздирают на части, если он не сумеет скрыться от подобного избытка нежности в какой-нибудь ледяной щели, где чаще всего замерзает. Тогда же было найдено множество разбитых и пустых яиц, одним словом, стало ясно, что смертность огромная. Но всё же кто-то выживает, а тут наступает лето. Чуя приближение сильной пурги (а они знают о погоде всё), родители отводят детей к кромке открытой воды, иногда за много миль от гнездовья. Там они дожидаются сильного ветра, поднимающего большую волну, которая дробит лёд на куски; на одном из них, как бы на своей личной яхте, пингвины безрассудно пускаются в плавание — к основному массиву пака.

Согласитесь, такая птица — существо весьма необычное.