П. Карев - Экспедиционный корпус

Десять часов, не разгибая спины, я отливал воду из чана, работая как автомат. Пот с лица лил градом. Мокрая гимнастерка прилипала к телу.

Освобожденные из адских казематов, мы еле добрались до арестного помещения и только успели переступить порог, грохнулись на грязную солому и тут же заснули мертвым сном.

На следующий день работа в «чанах смерти» повторилась. В полдень измученный Андрей Карпов начал кричать о помощи. Он не мог больше отливать воду, руки и ноги от холодной воды свело судорогой. Скоро крики превратились в отчаянный вопль. Но кроме нас четверых его никто не слышал.

Мы знали, что Карпов погибает, но что могли сделать, когда сами были заперты, как дикие звери, в цементных клетках?

Крики Карпова так подействовали на меня, что руки мои невольно опустились, ведро выпало и плавало на поверхности. Силы оставляли меня. Я был в отчаянии.

Лишь страх перед ужасной смертью привел меня в сознание. Руки рывком схватили плавающее ведро. Мускулы снова напряглись, и упорная работа отрезвила меня.

Вечером французская охрана, выпуская нас из чанов, вынула посиневший и скрюченный труп Карпова. Мы глядели на товарища и плакали. Французские охранники сняли кепи. Пользуясь отсутствием офицеров, они рассказали нам, что такие случаи нередки среди арестованных негров.

Невзирая на нашу убедительную просьбу разрешить похоронить товарища, Манжен распорядился ночью зарыть труп Карпова без всяких церемоний. Где был похоронен Андрей, для нас осталось тайной.

Несмотря на ужасную усталость, мы долго не могли заснуть. В ушах застыл вопль Андрея. В глазах мерещился его посиневший труп.

Много видел я убитых и умирающих товарищей в бою под Бремоном и во время ля-куртинского расстрела. Жуткие были картины! Но все эти изуродованные артиллерийскими снарядами, изрешеченные пулями и искалеченные удушливыми газами трупы не производили на меня такого тяжелого впечатления, какое произвел труп Андрея.

Во мне все бушевало и горело. Казалось, вот-вот откроется дверь и покажется всегда веселое, улыбающееся лицо Андрея в шапке кудрей.

Товарищи мои переживали потерю Андрея не легче моего. Они разбрелись по углам и молчали. Никто из нас не находил слов для разговора. Сон бежал прочь.

За десять дней пребывания в негритянском лагере мы неузнаваемо изменились. Вместо крепких, здоровых людей бродили теперь какие-то скелеты с выпученными глазами, осунувшимися лицами, трясущимися руками и ногами.

Мы с ужасом думали о завтрашнем дне, который не обещал ничего, кроме того же «бассейна смерти».

Владимир Станкевич до того ослаб,что совершенно не надеялся на свои силы. Уходя к чану, он со слезами на глазах прощался с нами и просил, если нам удастся отсюда выбраться, написать о его ужасной смерти старухе-матери.

Как-то вечером в арестантское помещение пришел Манжен и предложил нам или оставаться и продолжать отливать воду или записаться добровольцами, чтобы ехать во Францию на передовые позиции. Выхода у нас не было, и мы записались в «батальон смерти», который, по словам капитана, формировали во Франции из фельтенцев.

Манжен достал из планшета печатный бланк, заполнил его нашими именами и фамилиями и дал нам расписаться. Положив подписанный бланк обратно в планшет, Манжен ехидно улыбнулся. Его несимпатичное холеное лицо выражало довольство. Серые холодные глаза говорили: я оказался сильнее вас, вы побеждены.

На следующее утро мы вышли из негритянского лагеря в сопровождении французского солдата. Мы до того были слабы, что единственный наш груз – шинели – и тот казался нам в тягость. С трудом добрались до нашего первого лагеря.

Встретивший нас сержант-мажор был поражен нашим видом. Он всплеснул руками и широко открытыми глазами смотрел на живые трупы. Он не выдержал и заплакал.

Дня через три, собрав пожитки и крепко пожав руки товарищам, а также сержант-мажору и всем остальным французским солдатам, мы тронулись в путь под охраной одного верхового француза.

Придя в город Оран, мы встретили там других русских солдат, которые также записались в «батальон смерти» и ехали во Францию. Всего собралось нас человек пятьдесят. Из них не было ни одного действительного добровольца. Каждый был вынужден ехать на фронт, спасаясь от верной гибели в Африке.

Вскоре мы сели на пароход и отправились в Марсель. В пути ля-куртинцы строили разные планы. Одни решили пойти на фронт, чтобы в первую же ночь сдаться в плен. Другие предполагали пробраться в Испанию. Третьи хотели просто скрыться внутри Франции и прожить где-либо в лесу. Четвертые стремились удрать в Швейцарию. Но воевать охотников не было, каждый старался найти какой-либо способ, чтобы как можно скорее выбраться домой, в Россию.

Собравшись небольшими группами человек по пять-шесть, солдаты делились своими переживаниями. К нашей четверке присоединилось еще несколько человек, побывавших в других африканских лагерях.Усевшись в полутемном трюме на полу, мы вспоминали родные села и деревни. Каждого из нас очень интересовало настоящее положение в России. За время пребывания в Африке мы не видели ни одной газеты.

– Нет уж, наверное, не придется нам увидеть родную деревню, – сказал кто-то из солдат. – Судьба наша несчастная…

– Брось ты, – возразил Оченин. – Всякая судьба от самого себя зависит. Если рот разинешь, обязательно жук влетит, а если зубы крепко сожмешь, и комар не пролезет…

За ночь мы хорошо выспались. Поднявшись, стали завтракать. С большой жадностью пили сладкий кофе, ели сыр и жареный картофель. Моряки потихоньку от начальства дали нам немного виноградного вина, и завтрак получился праздничный.

Моряков интересовало отношение их офицеров к русским солдатам в Африке. Когда мы им рассказали все подробно, они возмущались, трясли кулаками. Моряки советовали не итти на фронт. Они уверяли нас, что война скоро кончится. Они сообщили новость о России: там уже Советское правительство, которое отказывается от продолжения войны.

В Марселе судно стояло три дня. Шла разгрузка привезенных из Африки продуктов. Русских солдат на берег не высадили. Моряки передали, что нас повезут в Тулон.

Из окон трюма мы поглядывали на громадный марсельский порт, в который нам приходится приезжать третий раз.

В тулонском лагере, который находился за городом и был обнесен несколькими рядами проволочных заграждений, мы встретили своих земляков, прибывших сюда раньше из Африки и с острова Эльдекс. Они были записаны в «батальон смерти».

В лагере мы прожили три дня, нас никуда не выпускали. На четвертый день весь наш отряд отправили на железнодорожную станцию.

Как-то сразу стало заметно лучшее отношение со стороны охраны и даже французского офицера. В пути разрешали заходить в вокзалы и магазины. Кормили лучше, чем в Тулоне, выдали по пятидесяти сигарет.