Марина Раку - Музыкальная классика в мифотворчестве советской эпохи

Там же. С. 195.

Кац Б. Отзвуки Вагнера в русской поэзии // Музыкальная академия. 1994. № 3. С. 136.

Там же. С. 139.

См. об этом: в частности: Гозенпуд А.А. Русский советский оперный театр (1917 – 1941). Л., 1963; Третьякова Е. Рабоче-крестьянскому зрителю желателен? // Музыкальная академия. 1994. № 3. С. 131 – 132; Бурдин Владимир. Восприятие творчества Рихарда Вагнера в России после революции 1917 года // Рихард Вагнер в России. С. 273 – 284; Букина Татьяна. Музыка и политика. Рецепция творчества Р. Вагнера в послереволюционной России (1917 – 1941) // Вопросы литературы. 2009. № 4. С. 24 – 32.

Гюнтер Ханс. Тоталитарное государство как синтез искусств // Соцреалистический канон: Сб. статей / Под общ. ред. Х. Гюнтера и Е. Добренко. СПб., 2000. С. 8.

Очевидных его эпигонов в русской музыке фактически не было, в отличие от французской и, само собой, немецкой. В сущности, парадоксальное желание Сабанеева определить на роль единственного русского вагнериста А.К. Глазунова фиксирует именно подобную ситуацию: «Русская музыкальная культура дала своего вагнериста – это был Глазунов, но его вагнеризм был укрощенный, обрусевший: это вагнеризм без “вагнерина”, вроде того, как бывает кофе без кофеина» (Сабанеев Леонид. Рихард Вагнер и Россия // Мосты. 1965. № 11. С. 237).

Корж Ю.В. «Дух музыки» в философии культуры русского символизма. С. 3.

См., например: Магомедова Д.М. Блок и Вагнер // Магомедова Д.М. Автобиографический миф в творчестве А. Блока. М., 1997. С. 85 – 110; Дьендьеши Мария. А. Блок и немецкая культура. A. Blok und die deutsche Kultur: Новалис, Гейне, Ницше, Вагнер (Vergleichende Studien zu den slavischen Sprachen und Literaturen. Bd. 9). Frankfurt/M., 2004.

В своей книге «Вагнер. Путеводитель» (М., 2007) я попыталась, в частности, показать, что исключительное своеобразие музыки Вагнера определяется именно ее внемузыкальным генезисом , а следствием в свою очередь становится ни с чем не сравнимая широта и сила воздействия ее на внемузыкальные контексты. Иными словами: музыка Вагнера рождается не из музыки и не довольствуется пребыванием в чисто музыкальном качестве. Активный контакт вагнеровской музыки с политикой, до сих пор остающийся беспрецедентным по своим масштабам в мировой истории, во многом запрограммирован самим композитором. Он был закреплен и многократно усилен в процессе «омассовления» вагнеровского творчества.

Вспоминая свой приезд на первый байрейтский фестиваль, Ницше писал: «<���…> как я себя почувствовал, когда однажды проснулся в Байрейте. Совсем как если бы я грезил… Где же я был? Я ничего не узнавал, я едва узнавал Вагнера. <���…> Что случилось ? – Вагнера перевели на немецкий язык! Вагнерианец стал господином над Вагнером! Немецкое искусство! немецкий маэстро! немецкое пиво! Мы, знающие слишком хорошо, к каким утонченным артистам, к какому космополитизму вкуса обращается искусство Вагнера, мы были вне себя, найдя Вагнера увешанным немецкими “добродетелями”» (Ницше Фридрих. Ecce homo, Как становятся самим собой / Пер. Ю. Антоновского // Ницше Фридрих. Малое собрание сочинений. СПб., 2010. С. 1016 – 1017).

Сколь сильна инерция этого процесса, показывает судьба вагнеровской мифологемы «корабля-скитальца», которую композитор в своей опере «Летучий Голландец» связал с темами музыки и революции. В революционной России эта вагнеровская мифологема настойчиво связывалась с воплощением «музыки революции». Подробнее об этом я пишу в статьях: О «присвоении дискурса» и рождении социальной утопии из духа музыки» (Б. Шоу как «совершенный вагнерианец») // Новое литературное обозрение. 2000. № 46. С. 32 – 46; Сотворение мифа: «Летучий Голландец» // Процессы художественного творчества. Вып. 9: Сб. тр. РАМ им. Гнесиных. Вып. 169 / Ред. – сост. Е.В. Вязкова. М., 2007. С. 126 – 153.

Цит. по: Гервер Л. Музыка и музыкальная мифология в творчестве русских поэтов (первые десятилетия ХХ века). С. 34.

См. об этом: Рихтер К. Вагнер и Скрябин: два творца «Gesamtkunstwerk’a» своей эпохи // Рихард Вагнер и Россия: Сб. статей / Ред. – сост. Э.Махрова, Рюдигер Поль. СПб., 2001. С. 109 – 125.

Ранее уже упоминалось о скрябинской «Мистерии» в связи с опытами российской рецепции Девятой симфонии Бетховена. Эти утверждения не противоречат друг другу. Вагнеровский музыкальный театр в его оригинальном виде возник в свою очередь под влиянием его активной рецепции Девятой симфонии. «Немецкую оперу» (то есть собственные творения) он считал единственно возможным продолжением развития музыки после появления бетховенской последней симфонии (см. об этом подробнее: Раку Марина. Сотворение мифа: «Летучий Голландец». Указ. изд.). Идея преображения человечества посредством искусства, проступающая в бетховенском замысле, развита, подробно аргументирована и манифестирована Вагнером в теоретических и художественных текстах. А. Жеребин справедливо констатирует: «Он стремился к онтологизации художественной реальности, к отмене дифференциации между искусством и жизнью во имя преображения человека и мира. <���…> По видимости, ход мысли Вагнера ведет к той высшей форме синтетического творчества, которую русские символисты, Опираясь на Владимира Соловьева, обозначили словом “теургия”, “божественное творчество”» (Жеребин Алексей. Зачинатель и «завершители». С. 7). В числе этих «русских символистов» одним из первых нужно назвать Скрябина. Анализируя черты их сходства, К. Рихтер пишет, в частности, о замысле скрябинской «Мистерии»: «Основная мысль, которая полностью совпадает с Вагнером, остается отныне всегда одной и той же: спасение мира искусством» (Рихтер К. Вагнер и Скрябин: два творца «Gesamtkunstwerk’a» своей эпохи. С. 118).

Замысел оперы возник у Н.А. Римского-Корсакова в середине 1890-х гг. Сочинение было завершено в 1904 г. Премьера состоялась в феврале 1907 г. в Мариинском театре. В следующем году прошла премьера в Большом театре.

Современные исследователи пишут: «“Китеж” провозгласили новым “Парсифалем” еще до его премьеры приверженцы композитора» (Пащенко М. «Китеж», или Русский «Парсифаль»: генезис символа // Вопросы литературы. 2008. № 2. С. 145 – 182, 157); «Многие сторонники и противники искусства Римского-Корсакова восприняли “Китеж” как “русский Парсифаль”» (Рахманова Марина. К былой полемике вокруг «Китежа» // Советская музыка. 1984. № 10. С. 82). Не отброшено это сравнение и сегодня: «Сопоставление “Китежа” с “Парсифалем” теперь представляется закономерным: на пути претворения христианской мистики в музыкальную драму окончательно кристаллизовались основы этого сценического жанра. На этом фоне ряд разрозненных фактов из творческой истории “Китежа” позволяет говорить о вагнеровском направлении его замысла» (Пащенко М. «Китеж», или Русский «Парсифаль». С. 156 – 157). См. также: Луконин Д.Е. «Мессия грядущего дня»: «Сказание о граде Китеже» и споры о русском вкладе в духовное будущее Европы (К 100-летию оперы Н.А. Римского-Корсакова «Сказание о невидимом граде Китеже и деве Февронии») // Туризм и культурное наследие: Межвуз. сб. науч. тр. Вып. 3. Саратов, 2006. С. 139 – 168; Вып. 4. Саратов, 2007. С. 83 – 161.