Павел Уваров - Между «ежами» и «лисами». Заметки об историках

Л.Х. Я задала вопрос, надо ли разговаривать?

П.У.Да, надо. Трудно разговаривать, потому что, на мой взгляд, сообщество не ставит перед собой таких задач. И каждый историк в отдельности интересуется своей частной проблемой. Или интересуется тем, «как думают историки», интересуется методами. Он интересуется всем, кроме того, чем, в общем, нужно интересоваться, если ты академический историк, если ты вообще историк-исследователь. Очень хорошо, что тебе интересны какие-то вещи и ты ими занимаешься. Но ты займись тем, что, может быть, тебе и не очень интересно, но что нужно. Попробуй вынести какое-то квалифицированное суждение по какому-то важному поводу, например что такое феодализм. Потом, ссылаясь на твое мнение, это определение можно тиражировать или опровергать. Или не хочешь в это влезать – не влезай, но выступи с критикой. Вот написали учебник, создали концепцию – напиши, что ты с этим не согласен, потому что тут ошибка, тут неверно, это противоречит тому-то и тому-то… Никто это не делает. Это надо писать, это надо проговаривать. Если вдруг найдется человек, который возьмется написать рецензию на вузовский учебник, с него пылинки надо сдувать, даже если я с ним категорически не согласен. Потому что все говорят: «Время больших нарративов прошло, это устарело». Или: «Где, в какой нормальной стране мира существует учебник по истории для вузов, кроме Китая, может быть, или Северной Кореи?» Но мы живем не в Китае и не в США. И если ты не будешь этого делать, не будешь думать над учебниками и всякими там компендиумами, не будешь на них реагировать, это сделают за тебя и поставят перед фактом, спустят сверху готовое решение. Объяснят тебе, где там Средние века, а где Новое время. От сих и до сих. Поэтому ты обязан делать эту, может, не очень интересную и даже небезопасную, но общественно-необходимую работу, а потом работать уже над своей проблематикой. Потому что ты, может, тем и хорош, что можешь что-то конкретное делать; ты знаешь, как работают историки, потому что ты сам историк; ты знаешь, как выковыривал косточки из оливок византийский крестьянин и у кого Макиавелли позаимствовал именно этот свой пассаж. И тебе есть что возразить «историку вообще» или тому, кто составляет вузовскую программу или учит, как учить истории.

Л.Х. «Кому дано – с того и спросится». Чем гордитесь в своей профессиональной биографии? Чего стыдитесь? Что еще обязательно вы должны успеть сделать?

П.У.Стыжусь гораздо большего. Ну, это вполне понятно. С чего начать?

Л.Х. С главного.

П.У.Главное – что я хочу успеть. Я хочу написать книжку про Рауля Спифама прежде всего. Это дело моей жизни. Если я ее напишу, то могу умирать. А пока я не написал, это будет обидно, потому что никто, кроме меня, не напишет – я знаю. Для историка, особенно для историка, занимающегося историей не своей страны, очень важно иметь небольшую территорию, где он – лучший. Ну, если не лучший, то один из самых компетентных. Тогда-то он и будет чувствовать себя включенным в мировое сообщество. Сколько угодно можно говорить, что «Россия – часть мирового историографического сообщества». Это всего лишь лозунг. Россия – часть мирового исторического сообщества, потому что приезжает Елена Валерьевна Казбекова – специалист по каноническому праву – в Германию, и она знает больше, чем все остальные ученые Германии по поводу рукописей и комментариев к новеллам Иннокентия IV. Есть несколько человек, которые могут с ней поддержать разговор, но нет такого, кто теперь может ей сказать: «Девочка, ты ничего не понимаешь». Это мечта каждого, в том числе и меня. Поэтому историк-всеобщник в первую очередь старается решить вопросы, касающиеся своей «территории». И забудьте, что я только что говорил о «долге» историка. Нельзя историка ругать за то, что он ушел в свой мир. Это его идентичность. Ему, наверное, плохо в нашем мире. По телевизору «Дом-2» показывают, а он сидит и занимается житиями ирландских святых. Для него это – все. Лишить его этого – бесчеловечно.

Л.Х. Согласна.

П.У. Но именно поэтому он будет отмахиваться как от назойливой мухи, допустим, от меня, когда я говорю: «Пожалуйста, напишите главу в учебник или раздел во “Всемирную историю”».

Л.Х. Извините, прежде чем вы продолжите – существенное дополнение. Ваш «Апокатастасис, или Основной инстинкт историка» 230 я через себя пропустила. Это для меня вещь очень близкая, во всех смыслах. И на вашего Рауля Спифама я смотрю через этот текст. И именно через этот текст я понимаю ваш пристальный интерес. И в этом я усматриваю, помимо всего прочего, как это ни смешно звучит, романтизм, который не должен быть уже присущ вам с вашей «эпитафией». И тут у меня никаких противоречий с вами в принципе нет и быть не может. Другое дело, что я хотела бы задать вопрос и В.Н. Малову, и вам: почему в его случае Сен-Симон, а в вашем – именно Спифам?

П.У. В случае с Маловым не Сен-Симон, а Ж.-Б. Кольбер. Но Сен-Симона он также хорошо знает.

Л.Х. То есть это не «любовь всей его жизни»?

П.У. Нет. «Любовь всей его жизни» – Ж.-Б. Кольбер. Установить связь с описываемым историческим персонажем, восстановить его жизнь с максимальной полнотой – это «основной инстинкт историка», который стал присущ ему еще в ту пору, когда история не была наукой, и который он не утратит, когда она наукой быть перестанет. Все равно, стремление восстановить прошлое, воскресить предка, спросить его что-то – очень глубокое, оно было свойственно очень многим историкам, они могут отдавать или не отдавать себе в этом отчет.

Но вернемся к Раулю Спифаму 231. Он интересен не только сам по себе – через него можно показать время Генриха II, эту очень интересную эпоху, которая оказалась роковой, потому что потом грянет гражданская война. Мне кажется, что эту работу я смог бы написать на более или менее приличном уровне и она была бы востребована не только у нас, но и во Франции. Эту работу я бы хотел перевести на французский язык. Несколько раз речь шла о том, что мою монографию о Франции XVI века надо издать на французском языке. Ее можно издать по-французски, но ее никто не будет переводить. Я ее должен перевести сам – пусть очень даже плохо, сделать подстрочник, а потом его отредактируют. Но это значит потратить год своей жизни на этот перевод. Я думаю, что «овчинка не стоит выделки», потому что монография, в общем, «заточена» под нашего читателя. Может быть, взгляд со стороны небезынтересен и для французов, но в любом случае нет у меня сейчас этого года или полутора лет жизни. А вот книжку о Спифаме я бы перевел даже сам. Мне есть что сказать по этому поводу, и я считаю, что я Спифаму давно задолжал. Это – долг номер один.