Игорь Дмитриев - Упрямый Галилей

Далее, перед тем как излагать свои соображения о движениях планет и устройстве мира, Декарт останавливается вкратце на ранее предложенных теориях – Птолемея, Коперника и Тихо Браге. Первая представляется ему ошибочной, в частности потому, что не в состоянии объяснить особенности движения Марса и фазы Венеры 1730. Что же касается двух других «систем мира», Коперника и Тихо, то хотя они ближе к истине (которую, надо понимать, знает только Декарт), но также недостаточно точны. Кроме того, эти две теории, «если рассматривать их только как гипотезы» (поклон в сторону римской инквизиции и ее отделений на местах 1731), не отличаются друг от друга, поскольку одинаково хорошо описывают наблюдаемые явления, разве что теория Коперника «немного проще и ясней», чем теория Тихо 1732. В частности, теория Коперника неправильно описывает движение Земли, поскольку в действительности наша планета наделена движением большим, чем ей приписывал польский астроном. Теория же Декарта, объясняя все наблюдаемые феномены, является, в его самооценке, более простой, чем все остальные 1733. И далее Декарт излагает свою теорию вихрей, полагая, что Вселенная представляет собой гигантский вихрь первоматерии, вращающийся около центра, в котором находится Солнце, и это невидимое вихревое движение вызывает видимые движения планет 1734. Иными словами, планеты, по Декарту, пребывают неподвижными в той части неба, в которой они расположены, и любое изменение их положений, которое мы наблюдаем, возникает от того, что они следуют движению окружающей их небесной материи, «увлекаются» этим движением 1735. Поэтому «ни Земля, ни другие планеты не обладают никаким движением в собственном смысле слова, ведь они не переносятся между соседними частями неба, которые с ними соприкасаются» 1736. Земля движется не в большей мере, чем те, кто спит на судне, перемещаемые одновременно этим судном из Кале в Дувр 1737, то есть, с одной стороны, наша планета движется, а с другой – покоится, как посмотреть.

Итак, Декарт выполнил свою задачу: играя на относительности движения (в его понимании этой концепции), он предложил теорию (изложив ее нарочито туманно, возможно, помня о процессе над Галилеем,), которая феноменологически ничем не отличалась от теории Коперника, но обладала одним важным для ее автора достоинством – в случае теологических возражений (мол, по Библии-то Земля недвижима) всегда можно было парировать: а она и по вихревой теории неподвижна «в собственном смысле слова» 1738. Главное здесь даже не принцип относительности движения, но принцип относительности словоупотребления. Выходило, что вопрос, по поводу которого в Риме в 1632 – 1633 годах разгорелся весь сыр-бор, просто не имеет точного смысла.

Но главной реакцией Декарта на осуждение Галилея стало, конечно, совсем иное – то, что Финоккьяро удачно назвал «творческая переориентация мысли Декарта ( creative reorientation of Descartes’s thought )» 1739и о чем я уже писал выше. Процесс над Галилеем заставил Декарта, до того занимавшегося главным образом вопросами математики и натуральной философии, сосредоточиться на поисках философского «оправдания» сделанных ранее открытий, чтобы их можно было вписать в жизнеспособную метафизику, альтернативную традиционной схоластике 1740.

Критику картезианской натурфилософии можно продолжать и далее, исторического материала для нее более чем достаточно. Но что же в итоге?

Декарта, которого можно уподобить «двойной звезде» европейской культуры, одно солнце которой излучает lumière naturelle , а другое – lumière de la foi , по праву принято считать родоначальником нового рационализма. Новизна этого рационализма заключена прежде всего в его методизме, под которым понимается «организованное, регулируемое правилами движение мысли, в процессе которого приобретаются новые истины либо обосновываются и упорядочиваются уже имеющиеся» 1741. Однако при формулировке метода, как и при научном исследовании (я имею в виду ситуацию открытия нового, а не рутинного анализа, использующего наличные практики и теории), движение мысли отнюдь не методично 1742. И это обстоятельство является, возможно, одним из главных уроков картезианской философии.

–

8 января 1642 года Галилео Галилей покинул «тюрьму Арчетри», как он иногда называл свою виллу 1744, перейдя в темницу «всеобщую, более тяжелую и вечную» 1745. Он умер узником инквизиции, «сильно подозреваемым в ереси», не заслуживающим прощения и снисхождения. В завещании ученый просил похоронить его во флорентийской базилике Санта-Кроче ( Вasilica di Santa Croce ), где покоился его отец, Винченцо Галилей, и его предки 1746. В последний путь ученого провожали сын Винченцо, Винченцо Вивиани, Эдванжелиста Торричелли, несколько родственников и викарий церкви Сан-Маттео в Арчетри. Никаких церемоний, никаких речей. Друзья и родственники опасались, что церковные власти запретят хоронить Галилея в базилике 1747. Поэтому тело было захоронено не в семейной могиле, но в крохотном помещении под колокольней, в которое вела маленькая дверь с правой стороны часовня Новициата ( Cappella del Noviziato) , посвященной святым Косьме и Дамиану [рис. 4.1].

12 января 1642 года папский нунций во Флоренции Джорджо Болоньети направил кардиналу Франческо Барберини подробный отчет о событиях, связанных со смертью Галилея. В своем послании нунций упомянул, что ученый «скончался в четверг в 9 утра, и на следующий день его тело было неофициально доставлено в Санта-Кроче. Говорят, что великий герцог намерен соорудить роскошную гробницу напротив гробницы Микеланджело Буонароти, чтобы подчеркнуть параллель ( paragon ) с ним, и что он собирается поручить Accademia della Crusca составить проект и создать сам монумент» 1748. Франческо Барберини немедленно доложил о великогерцогских намерениях Урбану VIII. Реакция Святейшего не заставила себя ждать. Папа срочно вызвал к себе тосканского посла Франческо Никколини, который после конфиденциальной беседы с его святейшеством докладывал (25 января) во Флоренцию: