Всеволод Кочетов - Собрание сочинений в шести томах. Том 6

Но он был чудаком, бельгийский парень. Немцы держались на железной организации, а не на рассуждениях о добре и зле. Посылая вперед бельгийцев, позади них они выставляли своих пулеметчиков. И так Шарль Кринер шел вперед вместе с другими солдатами 36-го моторизованного батальона в составе 41-го корпуса 4-й танковой группы; бывший столяр, ныне сапер, он строил мосты, блиндажи, огневые точки.

В плен к нам он попал в тех боях, когда немцы форсировали Лугу, захватывая плацдарм на ее правом берегу. Был получен приказ навести переправу для танков. Шарль не хотел лезть под огонь советских солдат. Он попросту хотел удрать да и отсидеться от огня в кустах. Но не тут-то было. Немец ефрейтор обозвал его скотиной, пообещал всадить ему пулю в лоб, если Кринер немедленно не пойдет на переправу.

— Я не хочу воевать! — криком на крик ответил наивный бельгийский парень. — Русские мне ничего не сделали!

Оп уже и не помнит, как это произошло, как вскинулась сама собою его винтовка, как хотел он выстрелить в рожу немцу, да не поспел сделать это вовремя: немец раньше его выдернул шнур из ручной гранаты. Удар взрыва и звук выстрела последовали одновременно. Ефрейтор и солдат — оба упали в нескольких шагах один от другого.

Спустя несколько часов бельгийца, то и дело впадавшего в беспамятство, перевязал кто-то из советских бойцов, один из тех, кто отбивал в тот день вражескую атаку. Врач полевого госпиталя, осмотрев рваную рану в живот, приказал немедленно нести парня в операционную.

— Скажите правду: мне капут? — то и дело спрашивал Кринер у врачей. — Сделайте, пожалуйста, чтобы я жил. Прошу вас.

Его оперировала Л. И. Кац-Ерманок — опытный хирург из больницы имени Коняшина. Ему вливали глюкозу, растворы солей, делали переливания крови. Врач П. С. Василенко сказала ему однажды:

— Скоро вы станете совсем русским, Шарль. Мы уже второй раз переливаем вам русскую кровь.

— Немцы зря на вас брехали, — ответил оп. — Русские — хорошие люди. Очень хорошие!

Вечером мы с Михалевым написали корреспонденцию под названием «Шарль Кринер проклинает». Мы назвали ее так потому, что к вечеру раненый заметался на постели, стал бредить, и мы, стоя возле, слышали вперемежку то: «Мама, моя милая, где же ты, где?», то: «Будь же проклят, Гитлер!»

У бельгийского парня были основания проклинать Адольфа Шикльгрубера. Как, впрочем, и у наших раненых, которые лежали на койках вокруг него, как у врачей, дни и ночи несших свою вахту, — у врачей ленинградских больниц и поликлиник, ставших вдруг военными врачами, как у всех у нас, оторванных от своих дел этим Адольфом, который решил повторить Наполеона, тоже намеревавшегося покорить мир.

Корреспонденцию о Шарле Кринере мы писали в оперативном блиндаже роты ВНОС. Часть ее сложного хозяйства располагалась в почтовом дворе времен минувших, а часть — вот здесь, в блиндаже, оборудованном в некотором отдалении от каменных строений двора и тщательно замаскированном.

Привел нас сюда интересный человек, боевой вносовец, политрук Вагурин. Он нам сказал, когда мы встретились:

— Вот люди читают в газетах строки Совинформбюро: «Такого-то числа вражеские самолеты трижды пытались прорваться к Ленинграду, по все попытки фашистов были отбиты…» А кто знает, что скрывается за этими короткими строчками? Вот бы рассказали вы о делах наших вносовцев, здорово бы было! Есть что рассказать.

И мы, переписав в трех экземплярах свою корреспонденцию о Шарле Кринере, остаемся в блиндаже вносовцев. Несколько фонарей «летучая мышь» освещают сколоченные из свежих досок длинные столы, раскрытые на них журналы донесений и множество аппаратов полевого телефона, которые стоят на столах, висят на подпирающих бревенчатую кровлю столбах. Возле каждого аппарата — дежурный. Странно, но в этом подземном сыроватом полумраке люди видят все, что происходит за облаками. В самых разных точках пространства между линией фронта и Ленинградом, часто под самым носом у немцев, вносовцами расставлены посты круглосуточного наблюдения. Это воздушные пограничники.

Вагурин рассказывает:

— Нередко получается так, как было с наблюдателями одного поста — с Лукашевым и Игнатьевым. Они несли службу в деревне, на специальной вышке. А деревню стали обходить немцы. Захватив всю аппаратуру, ребята спустились на землю. Отступать они, конечно, не собирались. Но понимали, что на вышке их быстро обнаружат. Они устроились в подходящем местечке на земле и продолжали свою работу. Двое суток без сна и почти без харчей доносили они сюда, на наш КП, не только о том, что делалось в воздухе, но и что было на земле: о движении вражеской пехоты, о фашистских танках, об артиллерии. Их сообщения помогли нашей авиации и нашим артиллеристам дать несколько основательных ударов по гансам.

Вагурина позвали к телефону, он отдал очередное распоряжение, вернулся к нам.

— Ребята наши — истинные герои, — продолжал он рассказ. — Вот вы проезжали станцию Веймарн. Видели, поди, путаницу рваных проводов. Это линии связи железнодорожников, гражданских связистов. А наши линии тоже ведь там проходят. Но они целехоньки. Достигается это нелегко. Пытаясь прорваться к Ленинграду, противник первым делом старается разрушить нашу связь. Возле Веймарна «юнкерсы» на днях разбомбили все, в том числе и наши линии связи. Несколько наблюдательных постов оказались отрезанными от КП. К месту порывов пошли наши красноармейцы, приступили к исправлению поврежденного. Когда все было почти приведено в порядок, фашистские бомбардировщики налетели снова, и снова бомбежка, вой, грохот бомб. Но вносовец есть вносовец. Связисты Балашов, Альмурзиев и Михайлов под свист осколков, в огне взрывов, на глазах воздушного врага опять полезли на столбы — и на командном пункте, почти не прерываясь, по-прежнему звучали позывные наблюдательных постов.

Вагурин рассказывал это с гордостью за своих бойцов. Но не в подземной тиши блиндажа, как можно было бы предположить, читая эти строки, совсем нет. В блиндаже стоял страшнейший галдеж, как бывает в ребячьей бане. Почти каждый дежурный возле аппаратов что-то выкрикивал, повторяя, как мы догадались, то, что им сообщали посты.

— Правильно, — подтвердил Вагурин. — Это мы принимаем донесения с наблюдательных постов о движении в воздухе самолетов противника и эти данные немедленно передаем на зенитные батареи и на полевые аэродромы, летчикам-истребителям. Не так давно на Ленинград в сопровождении шести «мессершмиттов» шло тринадцать Ю-88. Мы сообщили об этом. С ближайшего аэродрома поднялись истребители. Первым принял бой лейтенант Ткаченко. В небе закипело. Ткаченко лупил из пулеметов то одного, то другого стервятника, сломал их строй, сбил с курса. Они бросились, конечно, на него. Под ливнем пуль Ткаченко делал свое дело. У его машины были уже пробиты и бак и даже кабина. Но он не отступил. Истребителям, поднявшимся на помощь товарищу, оставалось только бить вслед повернувшему назад противнику… Ну это ладно! — сказал Вагурин бодро. — Может быть, слетаем теперь на одну зенитную батарейку? Недалеко тут. Несколько километров.