Всеволод Кочетов - Собрание сочинений в шести томах. Том 6

Мы вспомнили рассказ бойца в землянке под Усть-Тосно о том, как он «заимел зуб» на своего политрука, товарища Виноградова, за то, что тот не пустил его, беспартийного, вместе с коммунистами в группу для штурма дзота. Мы рассказали об этом командирам за столом.

— Ну вот, везде так, — сказал Лаптев. — Но вы согласны, что такие случаи переоценить трудно? Они яркие свидетельства патриотических чувств наших бойцов, их боевого порыва. Каждый из них знает, что речь идет о прорыве вражьего кольца вокруг Ленинграда, о миллионах людей, которых немцы хотят заморить голодом и запугать обстрелами и бомбежками. Вы можете нам сказать: это не дело артиллеристов — бить немцев штыками. На то, дескать, вы и артиллеристы, чтобы громить их из пушек. Мы ответим: дело каждого из нас — бить врага любым оружием, каким бьется. А что касается пушек, то и из них наши ребята стреляют неплохо. Наши пушки тяжелые, крупные. И работа с их помощью проделывается крупная. Кое-что вы увидели сами сегодня, да командир полка вам, надо полагать, рассказывал.

Лаптев говорит с увлечением:

— Некоторые из наших бойцов и командиров ужо имеют в своем активе стрельбу прямой наводкой из тяжелых орудий. На днях перед нами была поставлена задача — выдвинуть одно орудие поближе к противнику и бить по видимым целям, по огневым точкам. Мы установили орудие на берегу Тосны, за которой, как вы знаете, сидят немцы. Расстояние до них — ну не больше пятисот метров. Командовал орудием командир взвода Никитин. Вкопанное в землю, насколько это только возможно, орудие Никитина проработало там не час и не два, а целых четверо суток. За это время в Ивановской было разбито и сожжено его снарядами с десяток домов и разрушены два дзота.

Кто-то из командиров вставил:

— Стрельба прямой наводкой — дело не простое. Она требует большой отваги, находчивости, воли. Это же схватка в открытую, один на один.

— Точно, — подтвердил Лаптев. — На четвертые сутки немцы засекли орудие и устроили на него огневой налет с закрытых позиций. Но орудие не умолкло. Тогда и немцы стали бить по нему прямой наводкой. Окончилась эта дуэль, однако, в пользу Никитина. Замолчала все-таки не его пушка, а немецкая.

Лаптев, как и Гусаров, рассказывает о накопленном артиллеристами опыте, о том, что нового внесла война в их боевую работу. Артиллеристы этой части справляются сейчас с чрезвычайно сложными задачами, притом в очень короткие, никакими уставами не предусмотренные сроки. Перестановка тяжелых орудий, расширение радиуса обстрела производятся буквально в несколько десятков минут. Возможно, это потому, что в орудийном ровике уже подготовлены места для разворота вправо it влево, о чем артиллеристы заботятся заранее. Они ужо давно поняли, что война требует смекалки и находчивости, умения предусмотреть каждую мелочь.

Когда мы собрались уходить, Лаптев попросил:

— Дайте кто-нибудь блокнот, черкану пару слов ленинградцам.

Я следил за его рукой. Именинник торопливо писал:

«Товарищи ленинградцы! Посылая сегодня во вражеский стан свои тяжелые снаряды, мы, артиллеристы, вспоминаем вас, делающих их. Знаем, что для этого вы не спите ночей, не знаете отдыха, переносите бомбежки и обстрел города. Мы помним об этом и не допускаем ни одного напрасного выстрела. Вы делаете отличные снаряды — все до единого они рвутся, сокрушая цели. За это вам спасибо.

Давайте побольше вашей продукции. А мы обещаем использовать ее так, что под ударами выкованной вами стали лопнет огневое кольцо вокруг города Ленина и вшивые гансы найдут себе могилу на болотистой невской равнине».

Мы рассказали Лаптеву о том, что увидели в этот день в районе Спиртстроя, о том, как успешно действовали орудия их 24-го полка, хотя и с малым числом снарядов, и как все же захлебнулась наша атака.

— Не знаю, — сказал он, хмурясь, — но что-то тут не того. По-моему, надо поднакопить побольше сил и боеприпасов и только тогда наступать. Но, товарищи дорогие, над нами командование, и ему виднее. Не берусь рассуждать в масштабах не только всего фронта, а даже и нашей Пятьдесят пятой армии, во главе с генералом товарищем Лазаревым [4].

«Командованию видней»… Мы призадумались над этими словами.

Нами немало написано в нашу газету, и почти все написанное напечатано. Но о чем оно? О том, как воюют наши бойцы, наши лейтенанты, капитаны, майоры, полковники. А командование-то — это кто? Это уже которые повыше званиями — генералы и маршалы. Это им, значит, генералам и маршалам, «все виднее», и только они смогут по-настоящему объяснить нам причину неудач на берегах злосчастной речки Тосны.

Мы зашли в оперативный отдел штаба армии, к ужо знакомому нам полковнику Черпаченко, в ту минуту, когда один из работников отдела кричал в телефонную трубку:

— «Хозяин» приказал любой ценой взять Путролово. Сказал: если, мол, что — пусть Бондарев идет сам.

Мы поинтересовались, в чем дело, куда такой отважный командир дивизии, как Андрей Леонтьевич Бондарев, должен идти сам.

— В бой, в атаку, — со злостью, неведомо к кому обращенной, ответил нам Черпаченко. — Не удержал Путролово своевременно. Вот пусть и берет его снова.

— Но почему сам? Ведь еще Чапаев говорил, что…

— Чапаев, Чапаев… — Полковник плюнул на пол. Это был вполне интеллигентный военный, и нас до крайности удивил его плевок.

Он, наверно, понял это и объяснил:

— Вы же знаете, конечно, что сейчас мы проводим довольно широкую наступательную операцию, ближайшей целью которой является захват Красного Бора, Ивановской и других расположенных там населенных пунктов, а затем и прорыв на Мгу. Дорога же нужна, дорога! А ни черта не получается. Пет у нас дороги. Сто двадцать пятая и Двести шестьдесят восьмая немножко продвинулись, по об этом продвижении совестно говорить, имея в виду число потерь, ту цепу, какой оно оплачено. До двух третей мы потеряли в этих дивизиях убитыми и ранеными.

Вновь передо мной встала обсыпанная первым снежком торфянистая равнина меж Сппртстроем и берегом Тосны и застывшие на ней среди ракитника серые недвижные комочки. А полковник нервно продолжал:

— Ну и вот, командиры, большие командиры сами идут в бой, как рядовые. В ночь с первого на второе октября в передовых цепях наступающего Второго полка Восемьдесят шестой дивизии были не только комиссар полка, но комиссар и командир дивизии. А зачем?

— А зачем это было приказано сейчас и полковнику Бондареву?

— Вы же слышали — «хозяин» приказал.

Из понятной деликатности мы не стали расспрашивать, кто этот свирепый «хозяин» — командующий ли армией генерал Лазарев, командующий ли фронтом. А у полковника, видимо, накипело на душе, наконец-то он дорвался до аудитории, то есть до нас, людей невоенных, с которыми можно отбросить все условности, все требования субординации и почитания чинов. Он говорил два с лишним часа, отрываясь только для того, чтобы хлебнуть густого чая из белой эмалированной кружки, в которую ему все время подливал из чайника сержант-телефонист.