Евгений Рудашевский - Намаскар: здравствуй и прощай (заметки путевые о приключениях и мыслях, в Индии случившихся)

Мир этот озёрный был тесно окружён доро́гой. Грохочут автобусы, грузовики, спешат тук-туки, сигналят машины; прогулка по тротуару, вдоль берега, неприятной получается – дышать сложно от пыльности, загазованности. Нет помощи от деревьев (пусть бы комель у некоторых в десять обхватов стоял).

Вечером, оставив Олю для отдыха в комнате, ушёл я на вокзал железнодорожный – билеты купить в Коломбо. Идти пришлось по шпалам, и доволен я был тем, что впервые увидел шпалы, уложенные не для поездов только, но так же и для пешеходов – промежутки между ними удобные были для шага обычного. Сколь чудесной стала бы Кругобайкальская дорога, если бы устроились там ланкийские рельсы… (А так – многочасовое семенение, до боли головной утомляющее.)

На вокзале очередь была лишь в окошко для третьего класса. Окошко первого и второго класса значилось заброшенным. Пришлось звать кассира – отозвался он не сразу, в отсутствии своём извинился. От него узнал я расписание поездов и то, что билетов в продаже сохранилось много; торопиться с покупкой нужды нет. Решил я на вокзал вернуться завтра – к тому времени выбрать наилучший час отправления (в отсчёте от самочувствия Оли).

Ужинали мясом.

Спать устроились пораньше.

(Зуб Будды хранится в Канди с 1592 года; за эти столетия нашлось много желающих зуб этот похитить, уничтожить.)

Ночью палец мой пропах. Событие неприятное. Излишне много скопилось гноя.

День сегодняшний Оле оставлен был на отдых. Я же отправился гулять по холмам, окружившим озеро Канди. По ним ограждены для платного входа парки.

В кратких перелесках отдых был и отъединение для ланкийских пар. Идиллическим представилось соседство девушки и парня, на скамейке сидевших, взглядами ласкающихся, рис с овощами с газетки пальцами подъедающих.

Подлинно интересным оказался заказник Удаваттакеле – по безлюдию своему давший мне прогулку приятную.

Вот уж где москиты свободу до тела моего получили!

Ухоженности в парке мало. Только таблички поставлены аккуратно. Многие тропы в дикости, забыты.

Привлечённый ступенями в зарослях, сошёл я с дороги, но обнаружил, что лесенка быстро оканчивается. Вопреки этому продолжил подъём; в пути встречал обтресканные камни других, отъединённых ступеней. Между ними изредка просматривалась тропа.

Земля листьями сухими закрыта плотно, и шагать приходится в страхе – ждёшь укуса змеиного. Пахнет осенью и цветеньем одновременно.

Шёл я вверх, на холм, увлечённый бестропьем. Всюду толстыми макаронами протянуты деревья – вскручены, перекручены, друг другом оплетены.

Всякое подозрение о тропе исчезло. Дивиться приходилось – к чему устремлены были ступеньки, в сторону эту меня обратившие? Брёл я по-прежнему вперёд – без разбора направлений, движением самим довольствуясь. Благо лес здесь не густой. Только паутины из лиан мешали.

Парк этот зелен, но пригородность чувствуется в нём неодолимо. И шум моторов доносится, и живности здесь нет – пусты переходы лесные от шорохов, скрежета. Выпотрошенный лес. Отзвуком иных джунглей были крики птиц; жутко делалось, когда невидимое горло начинало вдруг с макушек трещать надрывно пожарной сиреной. Я замирал и ждал невольно, что начнётся от звука такого оглушающего опасность какая-нибудь или тревога, но ничего не происходило.

После часового блуждания вышел я к обрыву, под которым дорога прогулочная лежала. Не хотелось мне спускаться к протоптанности; продолжил я прогулку траверсом – вдоль дороги, но вдали от неё.

Увидел вскоре двух туристов. Захотелось озорничать. В кустах остановившись, я принялся в ладошку плачем кабана дикого завывать, а на туристов поглядывать. Остановились они сразу, фотоаппараты подняли, но разглядеть меня снизу не могли. Я повыл ещё, потом одумался. Шалость пустая, конечно, но пусть хоть кому-то лес этот живым будет, дикостью природной населённым.

Я шёл дальше. Рвал паутину, выворачивался из-под лиан. Ветки в плотности перекручены; напомнили они клубы колючей проволоки – у ворот поруганной приштинской церкви. К тому были и колючки, разнесённые по лесу. Неприятность была от тонкой верёвки (не то ветки, не то ствола будущего) с шипами частыми, торчащими вверх, – впивались они неотрывно в кожу, одежду, рюкзак. Понятно стало от глубоких царапин, как крепятся по деревьям такие эпифиты.

Наконец решил спуститься к дороге. Спуск сыпучим выдался, колючим. Собрал я в сандалии сору, но прыгнул на дорогу весело – спуском довольный.

Дальше шёл я по дороге, но недолго. Внизу, по спуску холмовому, увидел оленя, меж деревьев семенившего. Живности такой я обрадовался и вслед оленю побежал. Не думал, конечно, нагнать его, но подозревал увидеть табун лесной. Бег мой по откосу прекратило падение лёгкое; дальше я двигался в умеренности. Оленей не обнаружил, но вышел к проволоке колючей, за которой коттедж построен был; за ним – вид неожиданно чудесный. Я отыскал калитку, вышел во двор безлюдный и понял, что на выступе горном нахожусь, от растительности очищенном и потому пейзажа – вниз (к долине) и вперёд (к горам соседним) – не лишённом. Канди остался по другой сторону; здесь же сёла были и городок небольшой.

Вернулся в парк – поднялся к дороге.

Захотелось мне в прочности лиан увериться. Этим я занялся под широким деревом. Упираясь ногами в ствол, перебором рук поднял себя на три метра и был доволен вполне. Чувствовал, что вес мой лиане не был пределом.

Позже встретил я стаю обезьян. Поведением их заинтересовавшись, следовал за ними не меньше часа. Было их – от малышей до стариков – пятнадцать. Они участие моё в спокойствии приняли, кроме одного – молодого и возбуждение натуральное показывавшего. Был он игрив; бросался на сородичей, скалился, шумел. Потом вдруг торопился ко мне – принимался к ногам моим подкрадываться. Не зная, чем считать поведение такое – агрессией или приглашением в игру, я вынужден был так же склоняться к земле, ухать, дёргать головой. Видя это, обезьянин отбегал, вспрыгивал на дерево; покачиваясь на ветке, выставлял возбуждённый орган. За человека он признавал лишь голову мою – от неё ждал опасности; ноги, к которым крался, почитал чем-то отдельным, несамостоятельным.

Внимание обезьянина не прекращалось всю нашу прогулку. Он подбегал ко мне сзади, щерился от земли. Если проходил я мимо веток, он взмётывался по стволу и на ветки эти с оскалом обрушивался. Возбуждение на теле его не прекращалось. Сородичи обезьянина не показывали мне эмоций даже в близости метровой. Лишь молодые мамаши (с грудничками на животе) держались от меня в стороне.

Ушёл я со стаей далеко от дороги. Шагал сквозь кусты – ждал укуса (если не от злонамеренности, то от испуга).