Евгений Рудашевский - Намаскар: здравствуй и прощай (заметки путевые о приключениях и мыслях, в Индии случившихся)

Твердил я слова эти и так окреп.

Продолжил Нарайана. Сознание срывалось; тяжко было.

Быть может, действие наркотика само собой к минутам этим ослабло, но верю, что это я ослабил его – волей своей.

Иначе слышались сейчас мифы индийские. Много случилось от них мыслей. Так много, что не совладал я с жаждой письма; как котёл перекипевший водой плюёт на костёр, так и мысли мои из головы плескались – сами в формулировки письменные укладывались. Мозговая поллюция… Я достал из рюкзачка блокнот (Дневник был в багажном отделении), записи начал (для них, в предвосхищение, и составил я сейчас эти вступительные слова). Сознание моё крепло в логичности фраз, абзацев. Записал я в ту ночь следующее.]

Итак… Итак, руки трясутся. Писать неудобно. Затекают. Затекая, пульсируют ещё больше…

Итак, царь Чеди, любивший воевать, убивавший тысячи, бросавший воинов своих на гибель (и явно показывавший другие, не озвученные в мифе грехи), тем не менее должен стать мудрецом. Васиштха говорит ему: «В конце концов ты обретёшь мудрость, но, как все люди такого склада, ты придёшь к ней самым трудным путём». Чем дороже, тем лучше, не правда ли? По меньше мере – тем интереснее. Ведь не для цели, но для движения идём.

Выписываю из книги:

«– Как обрести силу, о которой ты говоришь?

– С помощью размышлений и воздержаний.

– Значит, власть, которой я обладал, на самом деле ничего не стоит, – проговорил царь. – Теперь я не успокоюсь, пока не стану таким же могущественным, как ты. Даю тебе слово, что настанет день, когда я вернусь сюда с новой армией.

Царь <���…> снял царскую одежду, отдал меч и всё остальное оружие, завязал вокруг бёдер повязку и отправился в путь. Он пошёл на север, нашёл уединённое место на берегу горного ручья и тысячу лет предавался размышлениям, ни на минуту не отвлекаясь от своих мыслей» {53} .

Знакомая история. Шикхидхваджа тоже в несколько лет утомился любовными утехами, вином, музыкой, после чего отправился в лес. Так же и Сиддхартха Германа Гессе к познанию пришёл, испробовав все страсти (вожделения, азарта, гневливости, стяжательства). И Ганди знал (по его же словам) излишества в общении с женой – такие, что утомлял её до болезненной слабости; после этого обратился к брахмачарье, и в прочих удовольствиях воздержание счёл делом неукоснительным. Яяти, вдоволь испив юность и нежность своих жён (в течение тысячи лет), объявил: «Я изведал все удовольствия и понял, что человеку не дано чувство насыщения, потому что на смену одним желаниям приходят другие, и нет им конца. Золото, скот, женщины, пища – ты стремишься получить то одно, то другое, но когда получаешь, недолго радуешься успеху из-за того, что потом тебе нужно ещё больше золота и ещё больше скота. После тысячи лет наслаждений я жажду новых наслаждений. Я хочу покончить с этим существованием и обратиться к богу. Я хочу жить, не думая постоянно, что победа влечёт за собой поражение, приобретение – потери, жара – холод, а удовольствие – разочарование. Я заставлю свой разум забыть об этом, расстанусь со всем, что у меня есть, и буду жить в лесах, на лоне природы, не зная страха и желаний» {54} . Знакомые слова. Я мыслил тоже – в других оттенках. Но… Тяжко, тяжко держать логику. Мысль… Отвлекаюсь на пульсацию… Но… Помню хорошо Брюсова, лет семь назад сформулировавшего для меня мои же предчувствия: «Я часто мечтал о деле и о труде, как о самых благородных радостях. Наконец, никогда не угасало во мне убеждение, к которому в зрелую пору жизни приходят все мыслящие люди, что одними личными удовольствиями не вычерпаешь жизни, как моря – кубками весёлого пира» {55} . Именно так. Иллюзии; единственная радость – в осознанности, в труде. Дальше… Дальше известно, что Яяти, переселившись в чащобу, «питался корнями растений и листьями, он подчинил себе все свои желания, своё настроение и свои чувства, и чистота его помыслов помогла ему заслужить расположение душ его предков и богов. Тридцать лет он не брал в рот ничего, кроме воды, и стал господином своих мыслей и слов. В течение целого года он питался только воздухом; он стоял на одной ноге и предавался размышлениям, в то время как вокруг него горели костры, а над головой его пылало солнце» {56} . Наконец Яяти узнал такую высоту духа, что воспарил к богам, где принят был с почтением великим. А как же ошибки, которые невозможно искупить ? Как же клейма ? Узнав некогда о грязном прошлом женщины, с которой сожительствовал, я был в отчаянии. Я говорил ей об ошибках, которые ни одной добродетелью не исправить. Тем мучил нас обоих. Смотрел на неё и улыбался до мгновения, когда вспоминал о совершённых ею непотребностях, – улыбка спадала, в чувствах проявлялось презрение, о котором я торопился исподволь, но явственно заявить. Я действительно презирал её за то, что было, забывая о настоящем. Я ослеплял себя своими мыслями. Иначе смотрел бы на эту женщину, если бы не знал её прошлого; значит, чувства мои вызваны иллюзиями. Если бы грязь сохранилась в ней, показывалась бы наружу в действительных днях, то презрение моё можно было бы оправдать. Но всё было иначе. Я боролся с призраками; такая борьба не бывает окончена победой. Я проиграл. У каждого свой путь в лес , а мои слова о неисстираемых ошибках – сродни клерикальным толкам о грехе . Признавая относительность своих поступков, я судил строго поступки чужие – по непреложным, для моего удобства придуманным правилам. Сейчас вижу доподлинно, что в тумане моих размышлений (я даже посвятил этому несколько рассказов, где с ненавистью вырисовал заклеймённых женщин) проступает убогий камень, туман своими испарениями сотворивший – ревность. В разговорах о ревности я давно признал слова Эвизы, рассудившей, что ревность, – «это остаток первобытного полового отбора – соперничества за самку, за самца – всё равно. Позднее, при установлении патриархата, ревность расцветала на основе инстинкта собственности, временно угасла в эротически упорядоченной жизни античного времени и вновь возродилась при феодализме, но из боязни сравнения, при комплексах неполноценности или униженности» {57} . Да, моим камнем была именно «боязнь сравнения». От него на несколько лет пошёл туман чистоты, благочестия . Мысль эта дополнена словами всё того же Ефремова: «[Из-за слабости душевной и физической городского жителя] все чувства и желания как бы приглушены, стёрты и не дают полноты переживаний, глубоких впечатлений, свойственных здоровой психике. Это порождает чувство собственной неполноценности, что, в свою очередь, делает невыносимой самую мысль о сопернике и, следовательно, возможности сравнения у возлюбленной» {58} . Как и прежде, всякая болезненность, прослеженная во мне до корней, указывает на галактических размеров себялюбие. Умнее, светлее, мудрее всех. Великий Я. Во всём должен быть могуч – и в плотских упражнениях тоже (покуда их ценят другие). В один день, после рассказа сожительницы моей о нечистом её прошлом, случился для меня многолетний туман, в котором блуждал я чрезвычайно – ударяясь о невидимые углы жестоко. Себялюбие нужно укрощать – оно ведёт к слепоте, к блужданиям, страданиям частым, низменным. Себялюбие ведёт к поочередному нарушению всех четырёх правил осознанности.