Владимир Лакшин - Солженицын и колесо истории

Эта А.Б., с необъятной своей самоуверенностью в исповедании всех современных интеллигентских предрассудков, в самом деле готовила мне засаду. Иконы были приманкой, а жаждала она объясниться от имени и по поручению своего клана.

Вышло нехорошо, конфузно.

На прощанье мы благодарили ее за показ икон, а она все твердила, что еще хочет поговорить со мной наедине, хотя о чем говорить – неясно. В сущности, все уже понятно, выговорено.

Она отлично передала то, что носится в воздухе – недоверие к мысли-идее; только бесцельная мысль – ценна и прекрасна. «Моя мизль – нет мизль», – как говорит герой Щедрина. Это современный «вехизм», «самоуглубление», не знающее выхода и не желающее его знать. Они проклинают XIX век как идейный, не верят ни в чох, ни в грай и могут жить припеваючи, не ссорясь с властью и утешая себя сознанием своей элитной независимости. И это русская интеллигенция! Вот волна, которая даже Солженицына захлестнула. Боже, как изощренны самооправдания человека. Им не хочется ссориться с начальством, хочется созерцать иконы и есть булки с маслом (Аверинцев – лауреат премии комсомола) – и они хотят отстоять это свое соглашательство как благородный принцип жизни. Они возводят свой собственный интерес в какую-то 15-ю степень теоретической отвлеченности и сражаются за него яростно, как за «чистую идею».

Как тоскливо, что вся духовная жизнь кастрирована у нас, загнана в подполье – вот бы об этом написать! Непочатый край серьезнейшей работы. <���…>

19. XI.71.

С Ольгой были у А.Т. на даче. Она и М. Ил. просили написать ответ на поздравления для газет. Я быстро набросал текст, и Трифоныч легко согласился.

Исаич прислал ему хорошее, доброе письмо. Между прочим и о «Новом мире» пишет иначе, чем в прошлогодних письмах ко мне. Может, чуть одумался? Ольга говорит, что в последний раз он разговаривал с ней по телефону впервые как человек, никуда не торопился, говорил сердечно, жаловался, что его неправильно лечили. Я рад был его хорошему, доброму письму – и с горечью вспоминал прошлогоднюю историю. Какой бес тогда его под руку толкнул? Впрочем, знаю, какой, а все равно досадую.

25. XI.71

В № 10 «Нового мира» стихи некоего Маркина, он из Рязани, когда-то воздержался при исключении Солженицына и теперь помещает стихи, будто бы ему посвященные и где даже имя Исаич мелькает.

Косолапов и К° стишки прохлопали, и идет теперь большой шум. Вот уж крамольники поневоле! «Я пролетарская пушка, – стреляю туда и сюда…» Похоже, что они просто палят без разбора.

Не станут ли опять менять редколлегию? «Джентльмен не может быть груб без намерения». Так мы не могли напечатать ничего «крамольного» без сознательного решения. А они дурью кормлены и – и оттого могут невзначай напечатать то, чего сами как огня боятся. Каково Таурину [174], исключавшему Солженицына, ведь он тоже член редколлегии! Но, кажется, они и не читают ничего, что сверх их отделов, – и бог карает их за лень и лицемерие.

У А.Т. был 12.12. – в воскресенье, как всегда, с Володей [175]и Олей. Он лежал, нога болела. Ему уже кололи наркотики. Я подошел, подержал руку его в своей, он смотрит так грустно. «Устал, А.Т.?» – спросил я его. «Устал, устал», – повторил он два раза, будто довольный, что я понял его. Посидел я около его постели, поцеловал на прощанье – уехал с тяжестью на душе. Оказалось – видел его живым последний раз. <���…>

18. XII.71

Звонок Вали. Сон мой «Что мама сказала». В 4 утра – скончался.

20. ХII.71

С утра я написал речь, на всякий случай. Вышел машину ждать – Гаврила [176]. Поехали с Валей в морг, были там первые. Оля опоздала с одеждой, т. к. ждали 2 ч. в загсе справку. Там еще один покойник. Приехал Елинсон. Стали собираться люди. Я позвонил Свете, что могут приехать проститься. В 12 ч. его поставили в том зальце, где я хоронил Никиту. Прозектору сунули, чтобы одел внимательнее. Я боялся, каким его увижу. Приехала М.Ил. Нас наконец позвали. Изменился он с субботы – и все же он. Чуть улыбка. Строгость в лице. Шрам на голове. Нос загнулся. В черн[ом] костюме, черн[ом] галстуке. Гроб (по спец. заказу – кричал Елинсон) – красный с черным. Цветы возле гроба – на мраморе положили. Постояли с полчаса. X Елинс[он] и Лид. Дм. [177]загнали меня в комнату и стали уговаривать – кончать. Я видел, что им боязно, а м[ожет] б[ыть], были инструкции.

Поговорил с М.Ил. и решили: сейчас поедем на Ново-Дев[ичье], выбирать место, а дочки останутся. Пусть ждут нашего возвращения. Мы еще побудем 1/ 2часа у гроба – и тогда пусть забирают в холодильник (о, боже!). Поехали было, Елинсон за дверцу остановил машину. «Я вперед, надо в Союз заехать». Приехали во двор на Воровского. Сунулся Лук[онин]: «Сейчас Шаура [178]тут будет, через 5 мин., хотел с вами поговорить». Я не решился идти с ней, вроде напрашиваться, но было беспокойно. Подумал: пусть сама объяснится, ей легче будет – не решат, что это мы ей с Дем[ентьевым] подсказываем.

Пока ждали ее, я поднимался в Секр[етариат], видел Верч[енко], слышал обрывок разговора: «если завтра будет какая накладка – головы полетят». Говорил большой лысый – щуплому мужичонке. Через час пришла М.Ил. – мы уж терпение потеряли, Володя заходил, говорит: беседуют с глаза на глаз – через стол.

М.Ил. села со мной: «Я довольна; я ему все сказала. Он: разве мы не знаем, это был подвижник, святой человек, нет таких наград, какими его можно увенчать». Т[ов]. Брежнев тоже берет людей, кот. знает. «Но ведь это вы его сняли с «Нов[ого] мира»? Как это можно было. Это страшное оскорбление. Вы что думаете, он против сов[етской] власти? Да знаете ли, как он выступ[ал] за границей?»

Ш[аура] твердил одно: «Доверяйте комиссии по пох[оронам]. У нас все продумано». М.Ил. сказала и о Дем[ентьеве] и обо мне. «Вам кто-то оклеветал новомирцев» и т. д. Ш[аура] ей: «Сейчас к вам и А. Т. будут подлипать». «Да, будут подлипать. Не те, кто бил его копытом при жизни. А те, кто тогда с ним были, и во время его болезни, те со мною и сейчас». Даже о Байкале ему сказала. «Если мы вас критикуем – так это хорошо» и т. д. Глаза в глаза.

Будто жизнь мою закапывают.

Молодец, М.Ил.! Это достойно А.Т. Как он всегда говорил: если б тебе к начальству – и вот она не подкачала.

Перед разговором с Ш[аурой] ее остановил Лук[онин]: «М.Ил., у нас беспокоятся, чтобы не пришел С[олженицы[н». Она ответила: «В ЦДЛ он не придет, а на кладбище хочет придти, я сама возьму его в машину к себе. Он любил А.Т., А.Т. им интересовался до посл[едних] дней, читал его оч[ень] хорошее письмо – как же не дать ему проститься?» Это, конечно, передали тут же.

Вечером С[офья] Х[анановна] в панике – где-то услышала разговор: приедет Солж[еницын], и его проведет со стор[оны] Секрет[ариата] Софья [179].

На кладбище – сразу пошли к углу – там нам показали 2–3 места. Только глянули – и выбирать было нечего, ясно, что здесь, в уголку, в одном рядке с Н[икитой] С[ергеевичем]. И просторнее – можно дерево посадить, березку или лиственницу [180]. Солнце было, ветер и морозец. Могилу еще не копали.