Владимир Лакшин - Солженицын и колесо истории

Спрашивал его о «Раковом корпусе». «Это вещь острая, но она может быть напечатана, а я сейчас думаю о тех вещах, которые мне важно написать без надежды на печать».

10. IX.1964

<���…>

Пошли слухи о Солженицыне, что он был полицаем, сидел в немецком лагере и плохо там себя показал, и прочая мерзость. Вас. Смирнов заявил в «Дружбе народов»: «Да он еврей – настоящая фамилия Солженицер». «А как же русский язык, русский склад характера?» – возразил кто-то. «Эт-то они умеют, эт-то они умеют…» Вчера звонили читатели и требовали от редакции опровержения этих слухов: такое впечатление, что кто-то намеренно распускает и раздувает их. Я подумал: если перефразировать Маркса, «слух, овладевший массами, становится огромной активной силой». Особенно в нашей нервозной, трусливой и панической интеллигентской среде, привыкшей ко всевозможным «оглушениям».

27. Х.1964

Приехал из Праги Ю. Карякин. Рад, что мы его напечатали. Твардовский расспрашивал, что он может для нас еще сделать. Карякин рассказывал много интересного о завещании Ленина, о Сталине и т. п.

В воскресенье (25-го) Солженицын приезжал к Твардовскому на дачу перетревоженный. «Куда прятать рукопись? Может быть, так: пусть считают, что романа нет, а есть «Раковый корпус», повесть, у которой первоначально было заглавие «В круге первом»?»

Твардовский не согласился: «Я лукавить не могу». И успокаивал Солженицына: «Пока я редактор, роман лежит в несгораемом шкафу и никто его не посмеет тронуть».

11. XI.1964

Получил письмо от Солженицына в ответ на мое, где я писал о своих впечатлениях от повторного, более пристального чтения «Круга первого» – мне казалось важным подбодрить его сейчас. Он несколько напугался, что я говорю в письме о романе, хотя какая уж конспирация после того, как его обсуждали в редакции и рукопись побывала в ЦК.

«В Москве я собираюсь быть числа 18-го или несколькими днями позже и пробуду несколько дней. Я предварительно позвоню в редакцию и постараюсь выбрать такой день, чтобы застать и А.Т. (к которому у меня, впрочем, сейчас никаких конкретных дел нет) и Вас.

С Вами я хочу обсудить несколько вопросов, в том числе решить и с Гослитиздатом. Я сходить могу, но практически мне это представляется сейчас совершенно бесполезным. Если перед тем у Вас будет случай – Вы позвоните, чтобы знать: стоит ли?..

Один из моих вопросов к Вам – чисто литературоведческий, самого общего характера.

[…] Что ж я наврал, к А.Т. у меня самое неотложное дело: по-моему, es ist hochste Zeit [70]печатать «Очерки» Медведева (по генетике). При необходимости представлю их и добуду автора».

9. XI.1964

В редакцию пришло письмо из-за границы, от русской эмигрантки: из него ясно, что рассказы Солженицына появились в «Гранях». Что такое? Какие рассказы? Оказалось, эссе, когда-то отвергнутые Твардовским. Неприятно… <���…>

17. XI.1964

В Москве Солженицын. Я позвал его и рассказал о публикации эссе в «Гранях». Он отнесся спокойнее, чем я думал. Агитировал печатать быстрее антилысенковские очерки Жореса Медведева. Хорошо отозвался о записках Д. Витковского «Полжизни». Снова говорил о моей статье, что она сыграла добрую роль, защитив работяг.

Оказывается, он пишет «для себя» возражения на появившиеся псевдолагерные сочинения, вроде Алдана-Семенова и Б. Дьякова: «Пусть останется после моей смерти, чтобы люди не были в заблуждении» [71].

Меня расспрашивал в связи с формой, которую ищет для нового романа – формой краткой и сжатой и по внешности не обязательной в сюжетных связях. (Для ориентировки назвал три вещи: «Записки на манжетах» Булгакова, «Конь вороной» В. Ропшина (Б. Савинкова) и, кажется, Дос-Пассоса.) Спрашивал, откуда в России могла быть такая традиция, есть ли еще образцы. Я назвал толстовского «Хаджи-Мурата», «Фальшивый купон», но вообще-то отнесся ко всему этому со скептицизмом, который, похоже, Александра Исаевича разочаровал.

Солженицын привез в Москву рукопись книги – рассказы и повесть для Косолапова. Твардовский обещал звонить ему.

30. XI.1964

Забегал Солженицын, был наконец в Гослитиздате у Косолапова. Тот встретил его дружелюбно и говорил доверительно. Солженицын благодарил меня за предварительный разговор: «Артподготовка была проведена блестяще, и все огневые точки противника оказались подавлены». Рассказы он расположил в такой последовательности: «Кречетовка», «Иван Денисович», «Матренин двор», «Для пользы дела». «Эту хронологию мне подсказал один читатель, – объяснил Александр Исаевич, – «Кречетовка» о том, как сажают, потом лагерь, потом выход из лагеря…»

В Театр Ленинского комсомола он отдал свою «нерусскую» пьесу («Свеча на ветру») – даст потом почитать. Ее вот-вот начнут репетировать. Обещал показать и маленький рассказец «Кисть руки», выделившийся из «Ракового корпуса». Нам до смерти нужен был бы сейчас его рассказ для первой книжки.

Я дал Солженицыну перевод Оруэлла («1984»), которым сам зачитывался последние дни.

26. XII.1964

<���…>

Заехал Солженицын и вернул мне Оруэлла. Отозвался так: «Остроумного много, но он не понимает, что и под пятой Старшего Брата все-таки жизнь есть, а у него нет жизни». Говорили, к слову, и о романе Замятина «Мы»: «Написано блестяще. Редкий случай, – заметил Солженицын, – когда героев научно-фантастического сочинения начинаешь любить, хочется в конец заглянуть, что с ними сталось».

Хвалил статью В. Сурвилло, я рассказал ему о судьбе автора. <���…>

Конец 1964 и начало 1965 года ознаменовались для нас неприятностями вокруг статьи Твардовского «По случаю юбилея», подготовленной на открытие 1-го номера. В январе журналу, основанному в 1925 году, исполнялось 40 лет. <���…>

<���…>

«Или другой разительный пример: «Один день Ивана Денисовича».

Огромный резонанс этого небольшого по объему произведения в широчайших читательских кругах страны и за рубежом, известные острые разноречия в оценке его критикой обязывают еще раз остановиться на нем, несмотря на то, что «Новый мир» опубликовал уже две большие статьи на эту тему, которые представляются мне совершенно правильными в своих основных и главных положениях…»

«Усилия некоторой части критики, направленные к тому, чтобы объявить главного героя повести – Ивана Шухова – лишенным отличительных черт человека, сформированного советской эпохой, отпадают за полной их несостоятельностью. Человек труда, один из миллионов тех, кому принадлежит слава подвига пятилеток, победы в Великой Отечественной войне и самоотверженного трудового порыва в послевоенные годы, Иван Денисович – плоть от плоти и кровь от крови своего народа, творца всех ценностей и ответчика за свою историческую судьбу (…)