Владимир Губарев - От сохи до ядерной дубины

– Легко?

– С ним самим по этому вопросу я не разговаривал. Проблему решали вместе с Ахромеевым и Корниенко. Это начальник Генерального штаба и Министерство иностранных дел. В 1983 году был разгар событий. Случилось нечто уникальное: никаких соглашений с американцами по поводу космического оружия мы не подписывали, но тем не менее его создание было приостановлено. Негласная договоренность действует до сих пор! Начало прорастать взаимопонимание между нашими странами… В частности, речь пошла о прекращении испытаний ядерного оружия. Но для его осуществления нужна была взаимная проверка, то есть ни один ядерный взрыв не может быть не замеченным. Встретились с американцами в Копенгагене на юбилее Нильса Бора. Речь шла о том, чтобы эксперименты по взаимной проверке мы провели без правительства, образно говоря, «на общественной основе». Договорился с Горбачевым, что мы пустим американцев на Семипалатинский полигон, а наши специалисты поедут в Неваду. Однако вмешалось Министерство обороны США. Они поставили ряд условий, которые делали эксперимент бессмысленным. Тем не менее мы решили пустить американцев – пусть проверяют! Дискуссия была жесткой. Заседание Политбюро шло очень трудно. Я приехал на него прямо из Чернобыля. Возможно, это сыграло какую-то роль, но решение было принято. Меня поддержали многие, в том числе и Славский. Но военные все-таки были против. Они обвиняли меня в предательстве, в измене Родине. Прошло всего два-три года, те же военные убедились, насколько я был прав!

– И все-таки контакты с американцами развивались?

– Я старался найти нетрадиционные пути.

– Например?

– Принимал тех американцев, которых никто не принимал. К примеру, одного из руководителей Информационного агентства США. Он был ярым антисоветчиком, и с ним отказали встречаться все чиновники. Я его принял в Академии наук. Или тот же Шарон. С ним опять-таки все отказались встречаться, я же согласился… Это не было бравадой. Просто я понимал, что есть определенные нормы отношений между государственными деятелями, и если мы намерены участвовать в мировой политике, то их нужно соблюдать! Да и цели я поставил высокие: речь шла о ядерном разоружении, ради этого догмами можно было не только пожертвовать, но и пренебречь. Такая позиция повышала мой авторитет, что открывало мне двери в очень высокие кабинеты. К примеру, я написал письмо Рональду Рейгану, и оно легко ему на стол. Дело сразу тронулось с мертвой точки…

– Ваше личное мнение о Горбачеве?

– С ним было трудно. Он до конца не доверял никому, кроме себя самого. Ему трудно было принимать верные решения. А потом он стал слишком уж сильно доверять только самому себе… Поначалу мы радовались, что он пришел к власти. Мы стояли с Кручиной на пятом этаже и ждали, чем закончится заседание Политбюро. Это было сразу после смерти Брежнева. Наконец, узнали, что председателем Комиссии по похоронам, а значит, и Генеральным секретарем избран Михаил Сергеевич. Я первым зашел к нему в кабинет, поздравил.

– Так просто можно было зайти?

– Можно было… Конечно, Горбачев сделал фантастическое дело – он закончил холодную войну. Тогда я не представлял, что подобное возможно. Не сомневаюсь, что история будет оценивать его очень высоко. А с другой стороны – борьба с пьянством. Все было сделано по-русски, то есть глупо и жестоко. Но тем не менее продолжительность жизни взрослого мужского населения России выросла, а смертность резко упала. В 91-м году смертность резко подскочила. Так что простых оценок исторических событий и личностей не бывает…

– А ваша оценка Ельцина?

– В какой-то степени с ним мне было проще. Он чувствовал себя в какой-то степени царем, а потому считал свои решения обязательными для всех. И это подчас помогало решать крупные проблемы.

– К примеру?

– Допустим, судьбу Академии наук СССР. Все шло к тому, чтобы ее ликвидировать, а Российскую академию создавать заново. Многие академики в это не верили, мол, подобного произойти не может! Они просто не понимали, что происходит в стране и во власти. Команда Ельцина, кстати, вела речь об уничтожении АН СССР. Надо было действовать, и я пошел к Ельцину. Надо отдать ему должное, он сразу все понял. Говорит, давай документы, подпишу. Наутро он уезжал в Германию. Я пообещал приехать в аэропорт. Документы были у Бурбулиса, который руководил правительством. Это было на том же пятом этаже здания ЦК партии, где раньше заседал секретариат. Какие-то монахи бродят по коридору, другие странные люди. Пытался сначала попасть в кабинет Бурбулиса, но пробиться не смог. Встретил его в коридоре, но он отмахнулся, мол, очень занят, так как должен вести заседание правительства. И вот тут-то случилось непредвиденное: меня коллеги просто втолкнули на это заседание. Все поворачиваются в мою сторону, мол, зачем тут этот академик, которого никто на заседание не приглашал. Я подхожу к Бурбулису и прошу его отдать мне бумаги по Академии наук и Курчатовскому институту. Ему ничего не остается – он отдает их мне. Утром я подписал документы у Б. Н. Ельцина.

– Интересно, а сегодня можно пройти на заседание правительства?

– Никто, конечно, туда не пустит… Впрочем, если возникнет какая-то крайняя ситуация, то я, вероятнее всего, смогу это сделать. Но для этого, повторяю, нужна из ряда вон выходящая ситуация, коей, полагаю, в ближайшее время не предвидится.

– Все стабилизировалось?

– Все стало яснее, очевидней.

– Ельцина все-таки можно было убедить?

– Конечно. Ну, к примеру, то же Штокмановское месторождение. Его удалось спасти, сохранить для России. Сделал это Ельцин. Мне удалось его убедить, что продавать это уникальное месторождение нельзя. С Гайдаром мы так и не договорились, он упорно отстаивал его продажу. Он думал только о прибыли, а не о судьбе нашей промышленности.

– Зачем это вам нужно? Вы – Курчатовский институт, а не Газпром!

– Курчатовский институт всегда брал на себя ответственность не только за себя, но и за тех, с кем мы работаем вместе. Мы создавали промышленность атомных подводных лодок, и было реально просто ее потерять. Все было на грани – люди жили ужасно, производство стояло. Раньше на заводе производили шесть лодок в год, масштабы производства понятны. Чтобы сохранить хоть что-то, надо производить нефтяные платформы. Именно они поддержат технологию, сохранят кадры, помогут коллективам выжить. Я убедил Ельцина в том, что нужно действовать именно так. Он согласился. Да, сейчас мы можем делать лишь одну лодку в течение нескольких лет, но уникальные производства существуют. Это принципиально важно!

– Как в вас уживаются два человека: один воюет за ударные подводные лодки, за самое современное оружие, а другой – борется за разоружение?