Николай Смирнов - Забайкальское казачество

Они были исполнители, а решение на использование конницы принималось высокими начальниками, в больших штабах. Подавляющая часть офицеров-гвардейцев, сиятельных и титулованных особ, цвет русской аристократии, стойко переносили все тяготы и лишения войны вместе со своими казаками от начала и до конца боевых действий на Маньчжурском фронте и очень тепло и с благодарностью отзывались о забайкальских казаках.

Немецкий военный и французский журналист, пишущий о войне, едины во мнении, что казачество изжило себя. Вместе с тем они восхищаются казаками, наблюдая их учения: «Мы были поражены, насколько даже движение галопом в сомкнутом строю выполнялось хорошо»; «усерднее всего казаки упражнялись в „лаве“, но нам пришлось видеть и целые полки в сомкнутом строю». Если на учениях один из элементов «боевой службы» — атака — понравился барону Э. Теттау, то, к сожалению, в ходе боевых действий ему так и не удалось наблюдать ни атаки «лавой» полком, ни сомкнутым строем. За всю войну то, чему казаки были обучены, по мнению Теттау, хорошо, они так и не Применили в составе полка, бригады, дивизии. Сомкнутый строй вообще не применялся, а «лавой» атаковали сотней, двумя и редко — неполным полком. А кто в этом виноват? Казаки выполнять приемы умели, но ведь этого мало — надо применить знания, полученные на учениях, в бою, а для этого нужны условия боевой обстановки, благоприятная для действия конницы местность и решение командира на атаку тем или иным способом. Разве виноват был казак, что за всю войну ему не дали проявить себя в лихой, яростной атаке полком, бригадой, дивизией? То в гору загонят, где и взводу на конях не развернуться, то момент для атаки прозевают «хорошие начальники», которыми восхищается барон.

То, что не видел профессиональный военный подполковник барон Теттау, сумел разглядеть корреспондент Нодо, а это тот психологический момент, когда русский солдат-пехотинец не мыслил себя без присутствия рядом, зримо или незримо, казака. Так уж повелось, что русский солдат-пехотинец, артиллерист всегда чувствовал себя увереннее, если действовал совместно с казаком. Совершает пехота марш — казак впереди, охраняет ее от внезапного нападения противника; пехота отдыхает, а казак сторожит ее покой, находясь в сторожевом охранении; пехота в обороне, а казачьи разъезды на передовой позиции, в готовности предупредить о надвигающемся противнике. Казак на войне был нужен всем.

Описывая кошмар отступления Русской армии на Мукден, Л. Надо вынужден был признать, что вид казаков, маячивших вдали, «успокоительно» действовал на пехоту. Вот как он об этом пишет: «Мы шли прямо на Восток. Мы со всех сторон были окружены казаками. Мы их замечали издали, как черные точки; они же без отдыха ехали по сторонам нашей колонны; иногда они исчезали в глубине синеватого горизонта; иногда их неподвижный силуэт возвышался на каком-нибудь холме, вырисовываясь на фоне неба. И успокоенная присутствием этих бодрствующих „сторожевых псов“ пехота приободрилась, успокоилась, подумывая о следующей остановке». Тот же Нодо, человек, без сомнения, храбрый, дважды благодарит судьбу за встречу с казаками.

Первый раз, когда, спасаясь от японцев, занявших Синминтин, под видом коммерсанта следовал по дороге на Мукден с риском быть захваченным и изуродованным шайкой хунхузов. «Мы по всем сторонам искали следы первых бойцов — задир Русской армии», — так он называл казаков. Он не скрывал своей радости, когда в ближайшей деревне из-за трубы на крыше фанзы заметил две косматые точки, отчетливо видимые на фоне ясного неба. «Тут не надо было догадываться. Это были папахи. Там были казаки!» Встреча с казаками означала спасение и окончание всех переживаний.

Второй раз — он чуть было не попал в засаду, устроенную хунхузами в маленькой рощице недалеко от китайской деревни. Не зная, что делать, и готовясь получить пулю, Нодо увидел, как из деревни появились всадники и направились к нему. «Казаки! Я побежал к ним навстречу… и указал на близость двух разбойников. Оба всадника не заставили себя повторять два раза; выхватив шашки, они во весь мах понеслись к рощице, где спрятались хунхузы… Казаки — преследователи ужасные. Кто дал им возможность воспользоваться их саблей или пикой, — тот пропал».

В статье «Банкротство казаков» военный корреспондент Л. Нодо под словом «казак» обобщает представителей всех казачьих войск и иррегулярных формирований России.

А между тем не все казаки были одинаковы. Много подвигов совершили донские, терские (русские), сибирские, уральские, амурские и уссурийские казаки. Но, пожалуй, особенно тяжелая доля выпала забайкальским казакам. Они первыми были отмобилизованы и брошены в бой; благодаря тому, что они были выносливее и неприхотливее других, вся тяжесть сторожевой службы и разведки ложилась на них; они составляли абсолютное большинство казаков в Маньчжурии; они больше всех участвовали в боях в качестве пехоты, и они больше всех понесли потери в этой войне; они больше, чем кто-либо, заслуживали слова благодарности и почестей.

Обезличивая казаков, одним махом подписывая им приговор, Нодо показал полное незнание особенностей казачьей психологии, и те многие отрицательные качества, приписанные им казакам, надо было адресовать тем, кто руководил ими.

Не казаки были виноваты во всех неудачах Русской армии, а те, кто обязан был грамотно использовать огромные преимущества казачьей конницы перед пехотой.

С негодованием пишет Нодо о «горцах-казаках». По способу формирования кавказских частей можно было уже судить, что это были за «казаки». Во-первых, их наняли, заплатив наперед за шесть месяцев участия в войне; во-вторых, это были в основном горцы-мусульмане, воины храбрые, но не казаки; в-третьих, они шли на войну, имея веками сложившуюся психологию: захватить добычу, обогатиться на войне, прославить себя перед соплеменниками, но в итоге получили большие потери от пуль невидимого в сопках противника, болезни и смерть от непривычных для них зимних холодов и не имеющую конца войну.

Горцы взбунтовались, потребовали возвращения их на Кавказ и, как следствие, военный трибунал и смертная казнь зачинщикам неповиновения.

В отличие от горцев казаку с детства внушали любовь к Богу, царю и Отечеству. Казачий дух формировался веками, воспитание строилось на беспрекословном повиновении своим командирам и беспредельной преданности Родине, ненависти к ее врагам и готовности к самопожертвованию. Даже не зная цели войны, казак, воспитанный на таких традициях, свято выполнял свой долг, не задумываясь, для чего и во имя чего идет война. Ему все было ясно с момента мобилизации: у Родины есть враг, и его надо уничтожить. А если он еще знает, во имя каких великих интересов ведется война, то героизму его нет предела.