Маргарет Макмиллан - Война, которая покончила с миром. Кто и почему развязал Первую мировую

С другой стороны, если бы Россия решила, что основные угрозы и надежды ожидают ее в Европе, то следовало бы наладить отношения с противниками на востоке – как действительными, так и потенциальными. Мир с Японией нужно было укрепить урегулированием спорных вопросов по Китаю, но главная задача состояла в том, чтобы найти общий язык с другой великой империей – Британской. Во внешней политике редко случается так, что принятые решения становятся необратимыми, а потому в течение десятилетия перед Великой войной правители России старались особенно себя не связывать, поддерживая союз с Францией и время от времени затевая ради устранения трений переговоры то с Британией, то с Германией, то с Австро-Венгрией.

Хотя союз с французами поначалу и вызвал некоторые трудности, российское общественное мнение постепенно стало воспринимать его в положительном ключе, поскольку он позволял дополнить человеческие ресурсы России французскими деньгами и техническими достижениями. Конечно, порой возникали небольшие осложнения. Франция пыталась использовать финансовые рычаги для того, чтобы подчинить военное планирование России своим нуждам или чтобы принудить союзника размещать военные заказы на французских заводах [506] Spring, «Russia and the Franco-Russian Alliance», везде. . Русские негодовали, называя такой подход «шантажом», умаляющим достоинство России как великой державы. Владимир Коковцов, занимавший пост министра финансов в течение большей части межвоенного периода, сетовал: «Россия – это не Турция. Союзники не должны общаться с нами при помощи ультиматумов, мы можем обойтись и без этих прямолинейных требований» [507] Там же, 569. . Русско-японская война тоже усилила напряженность между союзниками – русские посчитали, что Франция недостаточно сделала для их поддержки, а французы, со своей стороны, отчаянно пытались избежать втягивания своей страны в войну с Японией, которая, как мы помним, была союзником их новых друзей – англичан. С другой стороны, Франция помогла России в ходе переговоров о компенсации ущерба, нанесенного во время инцидента с рыбаками у Доггер-банки. Делькассе также позволил военным кораблям 2-й Тихоокеанской эскадры использовать порты французских колоний в качестве перевалочных пунктов на пути к берегам Маньчжурии.

Даже российские консерваторы, все еще надеявшиеся на сближение с Германией, утешали себя тем, что союз с Францией сделал Россию более сильной, а значит, и более привлекательной в глазах Берлина. Министр иностранных дел в 1900–1906 гг. граф Ламздорф полагал: «Чтобы добиться хороших отношений с Германией и сделать ее более сговорчивой, мы должны поддерживать союз с Францией. Союз с Германией, скорее всего, лишь изолировал бы нас и превратился в губительное рабство» [508] Soroka, «Debating Russia's Choice», 14. . Маленький и суетливый, Ламздорф был бюрократом старой школы, абсолютно преданным царю и решительно настроенным против любых перемен. Граф Леопольд фон Бертольд, австрийский дипломат, позже ставший министром иностранных дел, так вспоминал их встречу в 1900 г.: «Если не считать небольших усов, он был чисто выбрит и лыс. Держался очень прямо. При каждом удобном случае он стремился произвести впечатление, был порой даже слишком вежлив, совсем не глуп и не лишен образованности – настоящий ходячий архив. Канцелярская крыса. От постоянного копания в пыльных папках он и сам стал походить на пожелтевший пергамент. Я не мог избавиться от впечатления, что передо мной некая аномалия – пожилая, но незрелая личность, по жилам которой вместо живой крови течет жидкий кисель» [509] Hantsch, Leopold Graf Berchtold , 33. .

Коллеги Ламздорфа согласились бы с этим описанием – один из них говорил, что Ламздорф, конечно, честен и трудолюбив, но представляет собой «посредственность и блестяще непригоден ни к чему» [510] Taube, La Politique russe d'avant-guerre , 15. . Тем не менее министр, вероятнее всего, был прав, считая, что долгосрочные интересы России требуют балансировать между державами, – и потому он был открыт для контактов с любой из них, включая и Британию. Еще в 1905 г. он говорил сотруднику Министерства иностранных дел барону Таубе: «Поверьте, в жизни великих людей бывают времена, когда лучшей политикой является отсутствие слишком уж выраженной ориентации в отношении державы X или державы Y. Я называю такой подход политикой независимости. Если отказаться от нее – а вы увидите это однажды, когда меня уже здесь не будет, – то это не принесет России счастья» [511] Там же, 43. . Его преемники могли вступить в новые союзы или ввязаться в новые войны, что, как предупреждал министр, «закончится революцией» [512] Soroka, «Debating Russia's Choice», 11. . Но все же сохранять свободу во внешней политике было для России после 1905 г. почти невозможным делом – частично потому, что слабость заставляла ее искать союзников, а частично и потому, что вся Европа уже двинулась по пути, который в итоге разделил ее на враждебные военные союзы.

Заключив договор с Британией, Франция после 1904 г. начала оказывать на Россию заметное давление, побуждая ее последовать своему примеру и прийти к взаимопониманию с Лондоном. Делькассе предвкушал: «Какие горизонты откроются перед нами, если в борьбе с Германией мы сможем опереться разом и на Россию, и на Великобританию!» [513] Там же, 4. Разумеется, в итоге Франция добивалась полноценного военного союза между тремя державами. Что до России, то русские либералы только приветствовали бы дружбу с ведущей либерально настроенной державой Европы, но вот царское правительство относилось к возможному союзу с сомнением. Царь осуждал британское общественное устройство и недолюбливал Эдуарда VII, хотя и восхищался королевой Викторией. Английского короля Николай считал человеком аморальным и опасно неразборчивым в выборе друзей. Когда еще в молодости цесаревич останавливался у родственника, то был поражен, обнаружив среди других гостей не только торговцев лошадьми, но и – хуже того – евреев. Николай писал матери: «Родичей изрядно повеселила эта ситуация, и они не уставали дразнить меня, но я старался помалкивать и держаться ото всех подальше» [514] Carter, The Three Emperors , 138. . Еще более важным было то, что царь рассматривал Британию как главного соперника России на мировой арене. Он был также очень зол на англичан за ту враждебность, которую они проявили во время Русско-японской вой ны, – причем главным ее виновником он считал как раз Эдуарда VII, которого Николай в разговоре с Вильгельмом II назвал «величайшим злоумышленником и самым опасным интриганом в мире» [515] Albertini, The Origins of the War , т. I, 159. .

Его советники: Витте и Ламздорф (пока в 1906 г. их не смели другие люди) – также весьма прохладно относились к идее поиска взаимопонимания с Британией. Витте бы с большим удовольствием восстановил дружбу с Германией и, возможно, даже присоединился бы к Тройственному союзу Германии, Австро-Венгрии и Италии. Если принять во внимание все усиливавшееся австро-русское соперничество на Балканах, то последний вариант кажется крайне маловероятным. Еще более беспочвенной была надежда Витте на создание Континентального союза, который объединил бы Францию, Германию и Россию, а Британию бы позволил изолировать [516] Lieven, «Pro-Germans and Russian Foreign Policy», 43–5. . Французы дали ясно понять, что они не готовы забыть о своих разногласиях с Германией и отбросить соглашение с англичанами.