Марк Гроссман - Земля родная

— Вы видели нового рабочего в бригаде Хамзина? — спросила меня табельщица Аничка Водовозова.

— Нет, не видел. А что?

— Да ничего? Совсем еще мальчишка!..

Вскоре мне пришлось пойти в эту бригаду. Плотники Хамзина ставили леса и опалубку перекрытия коксосортировки. Стучали молотки, звенели топоры, на складе лесоматериалов пилы выводили визгливые песни. Наматывая на барабан бесконечный трос, глухо урчала лебедка подъемника.

— Здравствуй, Хафиз! — обратился я к бригадиру.

— Здравствуй, здравствуй! — ответил Хафиз. Он вогнал топор в бревно, снял кепку, вытер пот со лба, протянул руку. — Здравствуй! Хорошо что пришла! Якши! Мала-мала говорить надо!

Хафизу — за пятьдесят, но он крепок, как дуб. Годы осыпали его голову сединой, изрезали лицо глубокими морщинами, а он все стучит да стучит топором… По-русски он говорит плохо, и речь его — смесь исковерканных русских и татарских слов.

— Хороша что пришла! — повторяет он и сразу переходит к делу. — Как будем работал? Скоба нет. Ходил склад. Кладовщик говорил — привезу. Не привез! Сукин сын. Скоба нет — работа стоит! Тебе надо его мала-мала накажи!

С топором в руке к нам подошел молодой, красивый Гайса, не слезая с лесов, вмешался в разговор Ахмет, скороговоркой сыпал слова Рафу. Мне порядком влетело от бригадира.

Когда страсти перекипели, я спросил Хафиза:

— У тебя в бригаде новый рабочий?

Лицо Хафиза расплылось в улыбке.

— Ага! Вчера Аначка приводил, говорил — бери своя бригада. Моя смотрел — якши малый, моя — бирал!

— Где он?

Хафиз поднял голову, осмотрел леса.

— Его верху! — сказал он и закричал: — Эй, малай!

— Что? — донеслось сверху, и стриженная под машинку белобрысая мальчишечья голова с большими глазами свесилась вниз.

— Николай Иванович звал! — крикнул Хафиз.

— Не спускайся, не надо! — сказал я мальчику. — Тебя как зовут?

— Геннадий.

— Давно у нас?

— Второй день.

— Как работа? Нравится?

— Нравится.

— Не тяжело, тебе?

— Мне? — его глаза выразили удивление. — Нет, не тяжело. Работа интересная. И он, — Геннадий показал на Хафиза, — все мне показывает, и Гайса тоже показывает.

Все заулыбались.

— Его хороший парень, — одобрительно сказал Хафиза. — Мала-мала работай, — хороший плотник будет! Он грамотный — газета вслух читает, письмо моя писал. Шибко быстро пишет. Ну ладно, хватит болтай…

И опять застучали молотки, зазвенели топоры…

Вечером Геннадий пришел в контору.

— Можно к вам?

— Заходи, Гена, заходи! Садись!

Он сел и с любопытством начал рассматривать развешанные на стенах схемы и планы, пачки чертежей на столах, ощупал глазами технические справочники. Его взгляд остановился на логарифмической линейке.

— Это что? — спросил он.

— Линейка.

— А для чего она?

— Считать. Это, брат, умная линейка: она и делит, и множит, и корни извлекает, и в куб возводит… все считает…

— Да ну? А можно ее посмотреть?

Я подал ему линейку. Он взял ее в руки, осмотрел со всех сторон, осторожно сдвинул с места бегунок.

— А как по ней считать?

Я объяснил. Он слушал внимательно, наморщив лоб.

— Обязательно научусь считать по линейке! — сказал он.

Вошла рассыльная и сказала, что меня вызывают.

— Я подожду вас, можно? — спросил Гена.

— Подожди. Только я не скоро приду.

— Ничего, я подожду.

Когда я вернулся, он сидел на том же месте и читал учебник строительных материалов.

— Что, интересно? — спросил я.

— Интересно!

Меня удивило, что он заинтересовался книгой, написанной жестким техническим языком.

— Что же ты там вычитал?

— А все интересно! Про кирпич — как его делают, и про дерево тоже интересно.

— Молодец! А ты ужинал?

— Нет еще.

— А в столовую ты не опоздаешь?

— Успею еще.

— Гена, — спросил я, — а где твои родители?

Он опустил голову и тихо ответил:

— Я — один. У меня никого нет.

— Как один?

— Мы в Ленинграде жили. Папа на заводе работал, корабли строил. Потом его на войну взяли, и он не вернулся… убили его… Я папу плохо помню, я тогда еще маленький был…

— А мама?

— Мама умерла… Заболела и умерла…

— А сестры, братья у тебя есть?

— Никого нет, я — один! Как мама умерла — меня в детдом взяли. Я шесть классов кончил, а потом в школу послали, на плотника учиться. Потом сюда привезли, к вам…

— А где живешь?

— В общежитии. У нас хорошо. Ребята, только шумят, читать не дают.

— А ты любишь читать?

— Люблю! А у вас есть книги?

— Есть.

— Вы мне дадите почитать? Вы не бойтесь, — я не запачкаю. Я всегда, прежде чем читать, оберну бумагой. Это еще мама меня приучила. Вы мне дайте книгу про корабли, как их строить надо?

— У меня таких книг нету. У меня все про бетон, да как дома строить. А про корабли — нету.

— А про бетон дадите?

— Дам.

— А когда?

— Да хоть завтра.

— А вы не забудете?

— Нет, не забуду.

— Вы на платке узелок завяжите, чтобы не забыть. Мама говорила, что папа всегда на платке узелок завязывал, чтобы не забыть что надо.

Я вынул из кармана платок и завязал узелок.

— Вот так, хорошо! — сказал Гена. — А завтра можно к вам зайти?

— Можно! Только днем-то мне некогда будет!

— А я вечером приду. Мне днем тоже некогда.

Гена встал, взял кепку.

— Я пойду! — сказал он. — До свидания!

Он ушел. Я слышал, как каблуки его ботинок пересчитали ступени лестницы.

Через окно я видел: он шагал по дороге, заложив руки за спину. «Совсем как взрослый!» — подумал я, и почему-то у меня мелькнула мысль, что, наверное, вот так же, заложив руки за спину, ходил отец Геннадия, инженер, который строил корабли…

Геннадий приходил ко мне почти ежедневно. Если удавалось, — я выкраивал час и мы разговаривали, если было некогда, — я без всяких стеснений выставлял его, он не обижался и уходил. Вопросам его не было конца, но больше всего он интересовался кораблестроением. Работал он хорошо, прилежно, и Хафиз часто говорил:

— Якши малай! Хороший голова!

В отношениях Хафиза к Геннадию я уловил что-то не совсем обычное. Он особенно старательно объяснял Геннадию секреты врубок и сопряжений, показывал, как грамотно подбить клин под стойку, как установить анкерный болт. Тыча узловатым пальцем в чертеж, он говорил:

— Ты смотри! Балка. Сверху смотри, считай, сколько сантиметра будет, меряй. Отсюда погляди — тоже мала-мала считай, метра меряй. Потом можно опалубка делай.

Или так:

— Ай, малай! Зачем сюда лишний гвоздь колотил? Его плохо! Ты думал: много гвоздь забивал — якши будет? Нет, плохо будет. Думай, считай нет: сто гвоздей забивай — плохо будет…

Однажды я наблюдал такую сценку. Расположившись на досках и бревнах, бригада обедала. Рабочие в большинстве приносили еду из дома: кто облупливал яички, кто пил молоко. Среди них сидел Генка и с аппетитом управлялся со здоровенной краюхой хлеба, запивая молоком. Хафиз вынул из своего узелка большую домашнюю лепешку и протянул ее Геннадию. Тот отказывался, но Хафиз настоял. Геннадий взял и съел лепешку. Хафиз оглянулся, увидел меня и как-то смутился.