Жан Кокто - Эссеистика

Неподвижно лежа наискосок, но не среди устричных раковин, подобно узнице, а в саркофаге с обломками душ, пейзажей и всего того, что не нашло применения в Бальбеке, Комбре, Мезеглизе {53} 53 В Бальбеке, Комбре, Мезеглизе … — Места, ставшие легендарными благодаря Прусту, описавшему их в своих романах. , в графине де Шевинье {54} 54 Графиня де Шевинье, по утверждению Кокто, говорила о Прусте: «Марсель несносен. Он никогда никуда не ходит и говорит о том, чего не знает». Прототип герцогини Германтской. Пруст обижался, что она отказывается читать его произведения, на что Кокто замечал, что это «равносильно тому, чтобы требовать от насекомых глубокое знание произведений Фабра, или требовать от жаб, чтобы они увлекались исследованиями Жана Ростана». Однажды, когда ее спросили, на кого похож, по ее мнению, главный герой Пруста, она ответила, показывая на Кокто: «Он в точности как Жан». , графе Греффюле {55} 55 Граф Греффюль — прототип прустовского персонажа герцога Германтского, у которого не раз бывал Жан Кокто. , Хаасе {56} 56 Хаас Шарль — друг Пруста и Робера де Монтескью, прототип Свана, героя романов Пруста. и Робере де Монтескью {57} 57 Робер де Монтескью (1855–1921) — приятель Пруста и Жана Кокто, прототип прустовского персонажа Шарлюса. В дневниковых записях Кокто цитирует его фразу: «Если бы Пруст написал пародии на Сен-Симона и меня, он все равно стал бы знаменитым». — он был таким, каким мы увидели его позже, в последний раз: бренное тело, по левую руку от которого, в тетрадях, живут собственной жизнью произведения — как наручные часы продолжают жить на теле погибшего солдата. Лежа так, Марсель Пруст еженощно читал нам «По направлению к Свану».

К тлетворному беспорядку комнаты эти сеансы добавляли хаотическое нагромождение перспектив. Пруст начинал читать с любого места, пугал страницы, нагромождал одно на другое, возвращался к началу, прерывался, чтобы пояснить, что приветственный поклон из первой главы станет понятным в последнем томе, и прыскал со смеха, прикрывшись рукой в перчатке, расплескивая смех по бороде и щекам. «Какая глупость, — повторял он. — Нет, я не буду больше читать. Это такая глупость». Его голос превращался в еле слышный стон, в плаксивую мелодию оправданий, извинений, сожалений. «Это было глупо». Ему было стыдно, что он заставляет нас слушать подобный вздор. «Не следовало это делать. Вообще перечитывать себя невозможно. Не стоило и начинать…» А когда нам удавалось наконец заставить его продолжать, он протягивал руку, вытаскивал наугад какую-нибудь страницу из кипы бумаг, и мы вмиг оказывались у Германтов или Вердюренов. Через пятьдесят строчек история повторялась. Он стонал, прыскал, извинялся, что плохо читает. Иногда он вставал, снимал свою короткую куртку, запускал пальцы в чернильного цвета волосы, которые сам подстригал и которые сзади свисали на крахмальный воротник. Он проходил в туалетную комнату, светившуюся на фоне темной стены бледным светом. Мы видели, как он стоит там без пиджака, в лиловом жилете, облегающем его туловище заводной игрушки, и, держа в одной руке тарелку, а в другой вилку, ест лапшу.

Не ждите, что я последую за Прустом в его ночных странствиях и стану о них рассказывать. Знайте, что происходили они в наемном экипаже мужа Селесты Альбаре {58} 58 Селеста Альбаре — экономка Пруста с 1913 по 1922 годы. , прямо-таки полуночном фиакре Фантомаса. Возвращаясь на рассвете с этих прогулок, кутаясь в шубу с торчащей из кармана бутылкой «Эвиана», мертвенно-бледный, с бурыми кругами под глазами и черной челкой, свисающей на лоб, с расстегнутой пуговицей на одном из ботинков и котелком в руке — вылитый призрак Захер-Мазоха {59} 59 Леопольд фон Захер-Мазох (1836–1895) — австрийский писатель, автор нашумевшего романа «Венера в мехах». , — Пруст привозил с собой цифры и расчеты, которые давали ему возможность построить у себя в комнате собор или вырастить шиповник.

Среди бела дня фиакр Альбаре имел весьма зловещий вид. Дневные выезды Пруста случались один-два раза в год. Однажды мы поехали вместе. Сначала мы отправились к мадам Эйен повидать Гюстава Моро {60} 60 Гюстав Моро (1826–1898) — французский художник-символист. и его жену, а затем в Лувр — поглядеть «Святого Себастьяна» кисти Мантеньи и «Турецкую баню» Энгра.

Вернемся к мерам. Я так долго задержался на Прусте, потому что он великолепно иллюстрирует мою теорию. На что похожи его рукописи, эти исписанные тетрадные листы, которые все члены «Нувель Ревю Франсез» {61} 61 «Нувель Ревю Франсез» — литературный журнал, основанный в 1909 году, к которому в 1911 году присоединилось одноименное издательство Гастона Галлимара. Отношения Кокто с членами редакции были непростыми. В 1919 году Кокто резко отвечает на публикацию «Открытое письмо Жану Кокто», жесткую критику сборника «Петух и арлекин». В журнале работали такие крупные фигуры французской культуры, как Андре Жид (с 1919 по 1925), Жак Ривьер, Жан Полан (1925–1940), Пьер Дрие ля Рошель (1940–1943). Журнал существует в настоящее время. на улице Мадам реставрировали, разрезали, склеивали и тщились расшифровать? Как явствует из глагола «расшифровать», на цифры.

Складывая, умножая и деля во времени и пространстве, Пруст заканчивает свое произведение очень просто: проверкой с помощью девятки. Он находит изначальные данные своих вычислений. Этим-то он мне и близок.

Его интриги утратили свой шарм, Вердюрены — свою комичность, Шарлюс — трагизм, герцогини — репутацию мадам де Мофриньёз и мадам д’Эспар. Но цифровые построения остались в целости. Лишенные сюжета, они путаются. Становятся самим произведением. Это постамент, на котором не видно памятника.

Сван, Одетта, Жильберта, Альбертина, Ориана, Вентёй, Эльстир, Франсуаза, мадам де Вильпаризи, Шарлюс, Неаполитанская королева, Вердюрены, Коттар, Морель, Рашель, Сен-Лу, Берма {62} 62 Сван, Берма — персонажи цикла Пруста «В поисках утраченного времени». — что надо от меня всем этим марионеткам? Я трогаю соединяющий их каркас, шарниры их встреч, изысканное кружево их траекторий. Меня больше поражает сплетение частей этого организма, нежели сплетение чувств; извивы прожилок — скорее, чем плоть. Я гляжу глазами плотника на эшафот короля. Доски мне интереснее казни.

Не всяк хозяин в своем дому. Это так же стихийно, как пожар или ураган. Бывали периоды, когда мой дом меня не принимал. Он отказывался мне помогать. Его стены ничего в себя не вбирали. Им не хватало огромных всполохов пламени, муаровых отблесков воды. Чем сильнее дом меня выталкивал, тем меньше его во мне оставалось. Это отсутствие обмена порождало одноплановость. Ни в доме, ни во мне самом не оставалось места для западни. Нет западни — нет и дичи. Тоска, а не жизнь. Мои друзья это чувствовали. И тоже отодвигались, как стены. Я долго ждал, пока между мной и домом восстановится обмен флюидами, пока наши флюиды не вступят между собой в противоречивое единство, не соединятся в огнеопасную смесь, греющую и озаряющую места, где мы живем. Наши жилища на нас похожи, они возвращают нам то, что мы в них вложили. Это говорящее эхо вынуждает нас к диалогу.