Жан Кокто - Эссеистика

Там же:

«Бог не давал вам покоя, лишь опиум давал видимость передышки. На самом деле, опиум вам помог (…) Вы всегда были озабочены ангелами. Вы пишите о них в своих книгах, их имена оставляют синие пятна на разного рода предметах, до которых вы дотрагиваетесь, вы замечаете их в бликах на стеклах. Нелегко быть поэтом, нелегко быть христианином, и вдвойне трудно быть одновременно и тем и другим».

В 1926 году в жизни Кокто появляется Жан Деборд — юноша, напоминающий поэту Раймона Радиге. Кокто восхищается его скандальной книгой «Обожаю», из-за которой произойдет отдаление Жака Маритена от Кокто. Компания опиоманов теперь состоит из Кристиана Берара, художника и декоратора многих спектаклей Кокто, Жана Бургуэна, ставшего прототипом одного из героев «Ужасных детей» (см. комментарии к 1 тому сочинений Кокто), писателя Жозефа Кесселя, ставшего впоследствии крупным деятелем Сопротивления.

В ноябре 1928 года Кокто делает вторую попытку излечиться. На средства Коко Шанель он ложится в клинику Сен-Клу, где проходит полный курс дезинтоксикации. Этот период в жизни Жана Кокто окажется одним из самых плодотворных.

Тогда же Кокто пишет роман «Ужасные дети», где один из героев погибает от наркотика-яда, принесенного приятелем. За описанием самого опиума — («Газету развернули. В ней лежал, завернутый в китайскую бумагу того сорта, что рвется, как вата, темный комок величиной с кулак. Зарубка не нем зияла блестящей красноватой раной. Вообще же он был землистый, вроде трюфеля, и источал то аромат свежевыкопанного дерна, то крепкий запах лука и гераниевой эссенции») [4] Жан Кокто. Проза. Поэзия. Сценарии. Аграф. 2001. Стр. 191. — следует описание ощущений опиомана: «его тела больше не было. Он плыл по течению, почти обретя прежнее блаженство. Но внутренняя сухость, полное отсутствие слюны сжигали ему горло, язык, вызывали в сохранивших чувствительность участках кожи ощущение невыносимой шершавости. (…) Удары его сердца передавались пружинам кровати, извлекали из них музыку. Его руки превращались в древесные сучья; кора их покрывалась набухшими жилами, солдаты крутились вокруг этих сучьев, и все повторялось снова и снова» [5] Там же, стр. 194–196. .

Вторым произведением, родившимся непосредственно в той же клинике, стал очерк «Опиум».

В беседе с Андре Френьо Кокто говорил:

«В „Опиуме“ я, разумеется, пошел у себя на поводу, так, как я это делаю, потому что у меня всегда поводья в руках. Когда я писал „Опиум“, я не выходил из больничной палаты, почти ничего не читал, читал только те книги Феваля, которые приносила сестра мне в палату. У меня было время сосредоточиться на себе, рассмотреть себя, понаблюдать за собой. Тогда я написал кое-что о дезинтоксикации и еще о других расстройствах. Потому что все в мире — интоксикация: когда ешь, когда творишь, все — интоксикация. Проблема дезинтоксикации касается не только опиума, но и всего остального».

После курса лечения в жизни Кокто происходит приятное событие — оглушительный успех «Ужасных детей» — и большая неприятность — от него уходит Жан Деборд. Опиум снова возникает как успокоение от бед.

В 1930 году Кокто снимает фильм «Кровь поэта», где в одном из эпизодов «поэт» видит в замочную скважину китайца, курящего опиум.

В начале тридцатых годов кроме неизменного Кристиана Берара к обществу курильщиков присоединяются русские эмигранты — танцовщик Серж Лифарь, композитор Игорь Маркевич и манекенщица Наташа Палей, с которой у Кокто завязывается роман.

Жан Маре в своих воспоминаниях нередко описывает Кокто, курящего опиум: во время их первой встречи поэт предстал перед ним с белом гостиничном халате, испачканном коричневыми пятнами и с прожженными дырами. Часто, путешествуя вместе с Кокто в спальном вагоне, Жану Маре приходилось подсовывать под дверь полотенца, чтобы в коридоре не чувствовался запах опиумного дыма.

В 1937 году парижский зритель видит спектакль по пьесе Жана Кокто «Рыцари Круглого стола». Действие происходит вроде бы во времена короля Артура, но, как и во многих произведениях Кокто, в пьесе параллельно существует несколько слоев для различных интерпретаций. Автор, собственно никогда и не пытался скрыть наркотический смысл пьесы. Вечная борьба истины с ложью, происходящая в человеке, слабом по сути своей, возникает у Жана Кокто в самых различных жанрах. В предисловии к пьесе мы находим следующие строки:

«Замок Артура пережил дезинтоксикацию, избавлен от козней — или, точнее, автор показывает нам его в самый момент наркотической ломки. Истина открывается. Ее трудно пережить» [6] Жан Кокто. Театр. Аграф. 2002. Стр. 120. См. подробнее во вступительной статье к 2 тому. .

Во время войны и оккупации Парижа Кокто продолжает курить, но риск попасть в тюрьму за связи с контрабандистами столь велик, что поэт сводит к минимуму количество выкуриваемых трубок: «С 1940 года (после исхода) я отказался от опиума, потому что будучи противоположностью вульгарности, он мог столкнуть вас с воплощением вульгарности — полицией».

Меж тем, жизнь входит в привычное русло, и, вернувшись из Египта в 1949 году, Кокто пишет:

«Все египетские наркотики стимулируют и обостряют нервную систему. Единственный успокаивающий наркотик — опиум. Он — религия».

Кокто не раз пытался освободиться от пристрастия к опиуму. Не считая вышеупомянутых курсов дезинтоксикации в 1925 году (клиника Городских Терм) и в 1928 (клиника Сен-Клу), в 1933 году он ложится в заведение доктора Салема, расположенную в парижском квартале Нейи, в 1940 — в клинику Лиоте.

В «Опиуме» есть упоминание о первом опыте лечения. Несмотря на весьма неприятные порой ощущения и гидротерапию, внешне, судя по описаниям свидетелей, клиника представляла собой странное сооружение в центре Парижа, напоминающее санаторий при целебных источниках. Здание окружал большой сад, а из его окон был хорошо виден дом друзей Кокто Жана и Валентины Гюго. В «Городских Термах» за Кокто наблюдал доктор Капмас, ранее лечивший Гийома Апполинера и Раймона Радиге. В одном из писем к Максу Жакобу Кокто пишет о болезненных нескончаемых промываниях, внешних и внутренних.

В клинике Сен-Клу, помимо парка и «оборудованных по последнему слову техники» ванных комнат, предлагались «террасы с видом на Булонский лес и Париж». Больных психическими расстройствами, буйных и тех, у кого находили какое-либо заразное заболевание, туда не допускали. Пациентам предлагались курсы электротерапии, рентгенотерапии, психотерапии, массаж. Врачам, ведущим наблюдение за прикрепленными к ним пациентами, разрешалось делать это в стенах клиники, даже если они не работали непосредственно в этом лечебном заведении.