Жан Кокто - Эссеистика

Застрельщиком выступил Франсуа Мориак; этого я никак не ожидал, потому что он мой старый друг. Когда-то мы вместе получили боевое крещение, и я даже не мог себе представить, чтобы он обратил свое оружие против меня.

Атаку вел империализм: литературный. Само собой, он выступал под видом морали.

Первый стрелок допустил оплошность, опубликовав незадолго до этого (в «Табль ронд») статью в защиту свободы выражения художника и его права говорить всё. Только Мориак имел в виду себя.

Потом стало ясно, что стрелок этот из разряда тех, что долго целятся — я писал о них в «Профессиональном секрете». Им не хватает только трубки, потому что главная их задача — принять позу поживописней: ведь за ними наблюдает хозяйка тира [49] Этот внешний стиль, существующий сам по себе, эта живописная поверхность, скрывающая предмет, заставляет людей говорить. «Я не разделяю идей Мориака, но до чего здорово сказано!» Такое невозможно, если стиль задан моралью, тогда он не обладает внешней декоративностью и не приманивает насекомых, которым эта мораль чужда. В результате человекообразные насекомые решают, что «это не было написано». И отворачиваются от живого цветка, чтобы ринуться на искусственные. .

Что касается догм, тут мне ничего не грозило. Я успел спросить совета у доминиканских и бенедиктинских авторитетов. И получил от них exeatur, официальное разрешение. Сожжение Деда Мороза и первое полено, положенное Мориаком на мой костер, могли очень некстати превратить апокалиптического зверя в какую-нибудь безобидную Божью тварь, к примеру, в божью коровку. Высокие умы из среды духовенства решили не поддерживать это предприятие. Епископы Мишеля де Гельдерода и Сартра не слушают светских судей. Стрела летит дальше цели. Святотатство их даже немного устраивает, поскольку вплотную подводит к мистицизму (первозданному мистицизму). Их объектом становится Артюр Рембо.

Как христианин я, должно быть, лучше, чем католик «Вакх», пожалуй, христианская пьеса. Кардинал Зампи в душе не столько правоверный католик, сколько христианин.

Признаюсь, в Ватикане я был шокирован виноградными листочками, прикрывающими наготу статуй [50] Доктор М. рассказал мне историю одной дамы, которая запретила своей дочке разглядывать срамные части тела маленького братика, мотивируя это тем, что от них все несчастья. Ночью девочка вооружилась ножницами и отрезала братику эти части тела, а затем побежала будить мать, чтобы рассказать ей о своем подвиге. Она считала себя героиней, равной Юдифи. Она никак не могла взять в толк, почему мать обезумела от горя. . Вот если бы они прикрывали драгоценные камни сокровищницы, это было бы понятно. Я раздумывал над одной фразой Морраса {236} 236 Моррас Шарль (1868–1952) — французский писатель, представитель тенденции неоклассицизма. Кокто говорил, что Морраса «восхищает лишь Греция времен упадка» и, будучи в Греции, вспоминал его описание колонн Парфенона. После Второй мировой войны за сотрудничество с немцами был приговорен к пожизненному заключению. , которую цитирует Жид: «Не отвернусь от многомудрых Отцов, церковных соборов, пап и всех великих людей современности, чтобы прилепиться к евангелиям четырех сомнительных евреев». Большего антисемитизма представить себе нельзя.

Я. разумеется и как всегда, не с той стороны баррикады, с какой надо. Размышляю над кредо Жида: «Не могу допустить, чтобы что-то шло мне во вред, напротив, хочу, чтобы все мне служило. Я хочу повернуть все себе во благо».

Это кредо из области видимого. Чтобы получить кредо невидимого (мое кредо), надо взять негатив этой фразы и добавить к нему следующие строчки Гераклита: «Для Господа все хорошо и справедливо. Только люди воспринимают одно как справедливое, другое — как несправедливое».

Что я могу сделать? Так уж устроена моя фабрика. Я ненавижу одну лишь ненависть. И все же я нахожу ей больше оправданий, чем легкомыслию. В нападках моих противников много легкомыслия. Я почти уверен, что если бы Мориак прочел мою пьесу и перечитал свое открытое письмо, то устыдился бы и побежал плакаться духовнику.

Я давно мечтал написать «Вакха». Он представлялся мне то в виде пьесы, то в виде фильма, а иногда книгой. Я остановился на идее пьесы, полагая, что театр больше подходит к этой истории. Мне подсказал ее Рамю {237} 237 Рамю Шарль Фердинанд (1878–1947) — швейцарский писатель. Вместе с Игорем Стравинским создал «Историю солдата» (1918). Когда Кокто работал над пьесой «Вакх», он часто обращался к Рамю, написавшему «Праздник виноделов» в 1929 году. . В Веве, в период сбора винограда до сих пор бытует одна традиция.

Она родилась в шумерской цивилизации примерно за три тысячи лет до Рождества Христова.

«Документы описывают церемонию, устраиваемую по случаю освящения храма в честь бога Нингирсу. Разгулявшийся народ предавался самым настоящим вакханалиям — обычай, восходящий к древнему земледельческому культу. В течение семи дней в городе царила полная вседозволенность. Гражданские и моральные законы отменялись. Авторитеты не признавались. На место царя садился раб, они пользовался царским гаремом, за столом ему прислуживали царские слуги. Когда праздник кончался, раба приносили в жертву богам, чтобы те простили городу прегрешения и послали изобилие. На паперти храмов разыгрывались священные мистерии, впоследствии перекочевавшие в Вавилон. Сатурналии и мистерии просуществовали весь месопотамский период истории. В III веке на них присутствовал Берос {238} 238 В III веке на них присутствовал Берос… — Берос (около 350–280 до н. э.) — вавилонский историк, жрец храма бога Мардука, автор несохранившейся истории Вавилона на греческом языке, отрывочные сведения о которой дошли до нас в сочинениях античных историков. . Даже в Риме устраивали эти любопытные празднества, пришедшие из глубины веков и в христианскую эпоху принявшие форму карнавалов».

Моя первая версия изображала диктатуру. Деревенский дурачок превращался в монстра. От этой версии я быстро отказался. Она была довольно примитивной и вообще не получалась. Я начал тему смятения молодежи, столкнувшейся с догмами, сектами и препятствиями, которые ей чинят. Разрываясь между чувствами и стремлением приносить пользу, она пытается сохранить свободу. Ее мятежная свобода сначала минует препятствия, но в конце концов оказывается ими раздавленной. Победить можно только хитростью или захватив власть. Молодежи недостает ловкости на этом пути уловок. Она идет напролом. Ее неуклюжая прямота, ее отвага, благородство, чувства оказываются ненужными в обществе, законом которого является изворотливость, в котором хитроумно переплетаются и глухо сталкиваются причудливые интересы.