Анатолий Елкин - Атомные уходят по тревоге

«Дорогой друг!

Радость первого шага и теплый взгляд любимой, ласка матери и мужественное слово отца. Пришвинская мартовская капель и восход солнца над океаном. Встреча космонавтов и поиски геолога. Разговор по душам с другом и жаркая спортивная схватка. Все это — Родина.

Что ты думаешь о Родине, когда находишься далеко от ее берегов? Напиши об этом. Наша тетрадь будет коллективной исповедью экипажа о Родине.

…Для меня Родина — это что-то величественное, благородное! Это и моя новогодняя заснеженная елка, и звон весенних ручейков, и подснежники, и запах летнего сена, и красота лугов, шелест падающих осенних, желтых листьев, и дождь. Это мой Ленин, мой Суворов и Кожедуб, Пушкин и Щипачев, Достоевский и Соловьев-Седой, Блок, и Твардовский, Толстой и Шолохов, наши «гагаринцы» и наше солнце, земля и небо. Все это родное; все это — Родина. Ни что ни на что нельзя променять. Никого ни с кем нельзя сравнить.

…Трудная, говорят, служба подводника, но зато почетная. И я не сожалею, что попал служить именно на подводную лодку. Наоборот, я горжусь этим. Я горжусь тем, что Советская Родина вырастила и воспитала меня, горжусь тем, что Родина доверила мне грозное современное оружие, горжусь тем, что выполняю приказ Родины.

А начинается, по-моему, Родина для меня с тех мест, где я впервые встал на ноги, где впервые научили меня держать ручку, научили читать и писать и задумываться над тем, что такое Родина.

…Подводником быть не просто, но как становится легко на сердце после трудного и долгого плавания снова в родной базе, на родной земле. Дышишь воздухом Родины, он особенный, не надышишься им.

…Родина! Как мне хочется делать для тебя что-то доброе, хорошее и полезное, чтобы я мог сказать, что жизнь я прожил не зря.

А по-моему, об этом не говорят, ибо Родина — это Мать. И каждый из нас с самого детства твердит: «Моя мама самая лучшая»!

…Родина — это все: и люди, которых ты знаешь и понимаешь, которые тебя всегда поймут и всегда помогут. Это лес, который ты исходил вдоль и поперек, тропинки, которые ты изучил наизусть. Это земля, на которой растут стройные березы, которая знает вкус твоего пота и которая, возможно, уже впитала капли твоей крови. На ней живет одна-единственная твоя мать. По-настоящему это слово, его смысл может понять только тот, кто долгое время был вдали от нее, кто стремился к ней…

Прошло полгода. Для Сорокина — как одно мгновение. Для его сына Виктора — как долгая дорога в горы, на перевал…

Ночь выдалась хлопотная. И хотя не бесновались над бухтой прожекторы, разыскивая заходящие на корабли самолеты, и небо не разрывали всполохи рвущихся снарядов, она всколыхнула у Сорокина те полузарубцевавшиеся военные воспоминания, когда люди, застегивая на ходу бушлаты, бежали к пирсам, где уже ревели моторами, готовые в любую секунду сорваться в темноту, торпедные катера.

Тревожная телеграмма штаба подняла всех на ноги:

«По только что полученным непроверенным данным, английское радио передало, что в известном вам квадрате на камни выбросилась советская атомная подводная ледка. Сравнительно близко от указанного места может быть только Соколов. Немедленно установить с ним связь, направить к предполагаемому району аварии корабли, держать наготове аварийно-спасательный отряд. Данные проверяются. Не исключена возможность провокации. Ждать наших указаний».

Мощный ревун, сотрясший ночь над базой, казался для тех, немногих, кто был посвящен в причину тревоги, сегодня особенно пронзительным и зловещим.

Телеграммы распороли стонущий джазами, какофониями проклятий и нежности, угроз и предутреннего заокеанского веселья эфир. И где-то за тысячи километров от Заполярья командиры атомных, друзья Николая Соколова, срочно меняли курсы. Дробя океан мощными винтами, стала летящей молнией лодка Каширского. Описывая стремительную полудугу, пронизывал меридианы корабль Михайловского. Ничего не «слышавшие» до этого акустики американского авианосца вдруг засекли рев ракетоносца где-то совсем рядом слева по борту корабля. Пока докладывали командиру, звук турбин растаял.

Подтвердись весть — в силу немедленно вступил бы закон советского моряцкого братства. И те, кто застыл в эти мгновения у приборов ракетного крейсера, готового в любое мгновение стать летящей над морем пеной, и те — в глубинах, знающие Николая в лицо, и склонившиеся в штабе над картами адмиралы, свершили бы невозможное, чтобы отодвинуть беду, и тогда далекий квадрат моря стал бы координатами нового подвига.

Но прежде чем запустить мощный флотский механизм на полный ход, предстояло убедиться, что эта опасность реально существовала.

Полтора часа, пока ничего не подозревающий Соколов по расписанию вышел на связь, показались Сорокину раскаленной вечностью, и он даже не смог улыбнуться, когда на миг представил себе растерянное лицо Николая, который не имел права себя демаскировать и которому неожиданно приказали это сделать.

— Передайте — продолжать поход по варианту «Б» и снова выйти на связь, — приказал Сорокин и не без злорадства подумал: «Если это провокация и они надеялись запеленговать Соколова — пусть засекут в другом месте. Расшифровывать эту головоломку им хватит не один месяц…»

Пока шли переговоры с Москвой и штабом флота, пока выяснялось все, имеющее отношение к случаю, — наступило утро.

Дверь он открыл своим ключом, стараясь не разбудить Лену и Вовку, сняв ботинки, осторожно прошел на кухню. Вдруг захотелось выпить крепкого морского чая. Согреться. После бессонной ночи тело ломило. Только теперь пришла почти физическая усталость.

Положив голову на руки, прямо за столом спала Лена.

Когда скрипнула дверь, она очнулась.

— У вас что-нибудь серьезное?

— А ты почему не спишь? — ответил он вопросом на вопрос. — Ведь сколько раз договаривались — если я ночью ухожу, ты будешь спать.

— Не получается, Толя, — улыбнулась она. — Не знаю, как у других, а у меня не получается… Ведь у тебя всякое может случиться.

— Все хорошо, Ленок! Все отлично! И давай пировать. Я голоден, как волк.

— Может быть, рюмочку выпьешь? Устал?

— Нет. В восемь ноль-ноль нужно быть в штабе. Какая уж тут рюмочка! А вот чайку — это хорошо. Как Вовка?

— Спит. А от Виктора письмо. На вот — почитай, пока я собираю… Я уж тут всплакнула, грешным делом…

— Какие-нибудь неприятности у него?

— Нет. Просто не могу его представить взрослым. И хочется от кого-то защитить. А от кого — не знаю.

— Давай, давай, посмотрим, как там живет наш будущий Макаров.