Петр Дружинин - Идеология и филология. Т. 3. Дело Константина Азадовского. Документальное исследование

Кроме того, адвокат Брейман участвовал в деле по обвинению членов ассоциации эстонских немцев, которые 11 февраля 1974 года вышли на демонстрацию перед зданием ЦК КПСС в Москве с требованием разрешить им выезд из СССР на родину. Это событие тогда получило значительный резонанс не только потому, что в Эстонии 17 февраля на улицы вышли триста демонстрантов, но еще и потому, что одна из участниц московских событий приковала себя и двоих сыновей к светофору (в те годы это печально известное здание не имело того внушительного «Великого китайского забора», какой был возведен вокруг него в 2011 году). Процесс над ними проходил в Эстонии и был относительно демократичен. Вот что вспоминает Вальдемар Шульц – один из подсудимых, который и получил от государства защитника Бреймана:

Суд над нами состоялся уже не в Таллине, а в Кехра, маленьком эстонском городке под Таллином. Говорят, каждую машину, въезжавшую в город, проверяли, чтобы не допустить на собрание немцев. Наших активистов, которым позволили присутствовать на суде, при входе в здание суда всячески обзывали и оплевывали. Моей дочери с трудом удалось добиться права присутствовать на заседании суда. От защиты на суде я отказался, так как знал, что приговор привезут из Москвы, но перед судом появился назначенный мне защитник Брейман, еврей по национальности. Он пошел на обман, убеждая меня и Бергманна, что его выбрали наши люди по совету Андрея Дмитриевича Сахарова и что он добьется условного наказания… Суд над нами закончился так, как мы с Бергманном и предполагали. Сроки назначили в Москве, и КГБ полностью контролировало процесс. 7 августа 1974 года по приговору суда Петр Бергманн был приговорен к трем годам тюремного заключения, я и Герхард Фаст – к двум.

Если постараться не обращать внимания на столь серьезное участие Бреймана в политических уголовных процессах 1970-х годов, то следует остановиться на его адвокатской тактике, которая, как правило, сводилась к тому, чтобы убедить своего подзащитного в необходимости признательных показаний. Как свидетельствует советская судебная практика, этот метод имел свои преимущества, особенно если обвиняемый к моменту суда уже находился в СИЗО. Поскольку заключение под стражу было уже само по себе лишним свидетельством его вины («невинного человека в тюрьму не посадят!»), то при таком состоянии дел, естественно, суд мягче относился к тем, кто готов был «сознаться», нежели к тем, кто упорствовал и не сознавался «в содеянном».

В случае со Светланой это было непросто – она никакой вины за собой не признавала; настаивала на том, что испанец Хасан, место жительства и учебы которого она сообщила следствию, вручил ей подарки и пакет с лекарством для передачи; при задержании она испугалась, и пакет у нее вывалился наружу вместе с остальными выпавшими вещами; наркотики никогда и нигде не употребляла и готова пройти все необходимые медицинские экспертизы.

Небогатые доказательства, собранные следствием, сводились, собственно, к двум фактам: сам наркотик и «крупицы» из карманов куртки. Но пакетик не исследовался на наличие отпечатков пальцев (что было уже поздно делать, да и не входило в планы милиции), а изъятие содержимого карманов куртки, как и обыск в комнатах Светланы 20 декабря, были произведены с нарушениями УПК, в отсутствии самой Светланы и даже без представителя жилконторы. То, что у нее при обыске были изъяты книги, не имело в ее уголовном деле никаких процессуальных следов – ни экспертиз, ни дополнительных постановлений следователя на этот счет.

Кроме того, в обыске, как выяснилось, принимала участие соседка Светланы, мать осужденного Ткачева. Она не только давала показания по делу и участвовала в следственных действиях в качестве понятой, но и с разрешения милиции изымала «свои» вещи – это впоследствии станет предметом особого разбирательства.

Столь ревностное усердие соседки, которая долгие годы надеялась женить своего сына на Светлане и, в общем-то, хорошо к ней относилась, имело свою вескую причину. Дело в том, что, по существующему законодательству, действовало положение статьи 306-5 Гражданского кодекса РСФСР, которая гласила:

В случае осуждения к лишению свободы, ссылке или высылке на срок выше шести месяцев, если в жилом помещении не остались проживать члены семьи осужденного, договор найма жилого помещения считается расторгнутым с момента приведения приговора в исполнение.

Иными словами, если Светлана получит приговор со сроком более шести месяцев, она останется на улице. И именно это вдохновляло Ткачеву в сложившейся ситуации. Соседка понимала, что, имея основания для улучшения жилплощади, поскольку они с сыном жили в одной комнате, после суда над Светланой – в случае, если приговор окажется более строгим, чем 6 месяцев, – сможет претендовать на освободившиеся комнаты.

Однокамерницы в Крестах быстро просветили Светлану относительно грозящей ей перспективы остаться без жилья и потерять ленинградскую прописку. Да она и сама ясно представляла себе: поскольку ее брак с Азадовским не зарегистрирован, то и вернуться ей будет некуда.

Тем не менее Светлана и далее придерживалась бы своей линии, если бы дело не взял в свои руки опытный Брейман. Действовал он вполне в том стиле, который был описан В. Буковским:

Адвокат – помощник только по уголовным делам. В политических делах, как правило, адвокат – помощник КГБ, ими же и назначенный, или, официально говоря, «допущенный». И если следствию, наседкам, свидетелям и юридической безграмотности объединенными усилиями не удалось довести гражданина Н. до раскаяния – за дело принимается адвокат. Он не только откроет кодекс, но и на случаях из своей практики покажет, что чистосердечное раскаяние есть смягчающее обстоятельство.

Так и произошло. Во-первых, Брейман начисто отмел все порывы Светланы взять на себя ответственность за наркотик, инкриминируемый Азадовскому. Хорошо понимая, что и кто стоит за этим делом, Брейман с раздражением отзывался о Константине Марковиче, «втянувшем» его подопечную в такую некрасивую историю. Во-вторых, он доходчиво объяснил Светлане, что полное отрицание вины при собранных следствием доказательствах «к хорошему не приведет». То есть суд не только не поверит Светлане, но и, возможно, будет настаивать даже не на 4-й части 224-й статьи (неоднократное хранение), а на первой (с целью сбыта или сбыт), которая предусматривает до 10 лет лишения свободы и считается тяжким преступлением со всеми вытекающими отсюда не менее тяжкими последствиями.

Если же Светлана поведет себя «правильно», то есть признает факт приобретения наркотика для собственного употребления, то и адвокату будет легче избавить ее от эпизода с найденными «крупицами», поскольку это доказательство добыто следствием с серьезным нарушением УПК. Таким образом, обвинение Светлане будет переквалифицировано на часть 3 статьи, которая предусматривает в максимальном своем виде до трех лет лишения свободы. А с учетом признания вины и того, что эта судимость – первая, она получит если не условный, то минимальный срок и тогда сможет через несколько месяцев подать на условно-досрочное освобождение; а в лучшем случае – и вообще предусмотренные той же частью «исправительные работы сроком до одного года».