Дмитрий Пучков - Война на уничтожение. Что готовил Третий Рейх для России

Этот концепт был полностью принят нацистами и развёрнут в ходе нападения на СССР. Его энергично проповедовал министр сельского хозяйства Германии Рихард Дарре, ещё в 1936 году говоривший: «Регион, предназначенный самой природой для поселения немецкого народа, – это область от восточных границ нашего рейха до Урала… Мы поселимся в этом регионе в соответствии с законом, что более способный народ всегда имеет право захватить земли менее способного и владеть ими» [114].

Абстрактные размышления Томаса Мора, высказанные в XVI веке, были развиты подчинёнными шефа СС Генриха Гиммлера на конкретном русском материале в брошюре «Недочеловек»:

« Бесконечно тянется степь русской территории – это Восточная Европа. Внезапный и резкий контраст, культурная пропасть в сравнении между Центральной Европой и этим огромным пространством. По обе стороны границы одна и та же земля – однако не один и тот же человек… Для самого человека есть возможность наложить свой отпечаток на территориальный ландшафт. В то время как на немецкой стороне упорядоченное изобилие, спланированная гармония полей, хорошо продуманное размещение сёл, по другую сторону зоны непроходимые леса, степные просторы, бесконечные первозданные лесные массивы, через которые пробивают себе путь реки с песчаными отмелями. Плохо обрабатываемая плодородная почва могла бы быть раем, европейской Калифорнией, а в настоящее время – это заброшенная, запущенная на огромных пространствах земля, которая по сей день катится в бездну культурного нигилизма » [115]. Таким образом, читатель подводился к мысли, что необходимо передать эту почву «человеку цивилизации».

Наконец, речь Альфреда Розенберга от 20 июня 1941 года также обнаруживает сходство с иезуитским обращением к чироки президента Джексона, который уверял, что депортация проводится для блага индейцев. За два дня до агрессии министр ещё не захваченных восточных территорий предполагал, что «возможно, будущая Россия одобрит когда-нибудь это решение [о завоевании немцами её европейской части], конечно, не в ближайшие 30 лет, а лет 100 спустя… Если русские теперь будут изолированы от Запада, тогда они, возможно, вспомнят о своих первоначальных силах и о том пространстве, к которому они принадлежат» [116].

Все эти параллели, разумеется, не случайны. По большому счёту история Гитлера – это история немца, который хотел стать англосаксом. Глядя на Британию и США, фюрер видел процветающие империи, которые шли к успеху, не считаясь с издержками. Старые пуританские приёмы казались основателю нацизма универсальным рецептом для строительства «тысячелетнего рейха». И в этой уверенности Гитлера укрепил его духовный учитель, философ, писатель и германофил Хьюстон Стюарт Чемберлен.

Толчком к появлению псевдонаучных расовых теорий стала Великая французская революция. Европейский расизм конца XVIII века – это болезненная реакция феодальной аристократии на утрату своего положения в обществе. Так, в среде французских роялистов-эмигрантов большую популярность приобрела теория графа де Буленвилье, согласно которой правящий класс Франции составляли потомки германцев, а низшие классы происходили от покорённых ими галлов [117]. Соответственно, революция 1789 года трактовалась свергнутой знатью как бунт иноплеменных рабов против германской расы. Бежавшие от гнева толпы дворяне искали поддержки у аристократии других государств, которая, как им тогда казалось, была родственна им не только по духу, но и по крови.

Связь философии такого рода с демократизацией общества хорошо заметна на примере революционных событий в России. Знаменитый русский писатель Иван Бунин писал в 1918 году: « Сколько лиц бледных, скуластых, с разительно асимметричными чертами среди этих красноармейцев и вообще среди русского простонародья, – сколько их, этих атавистических особей, круто замешенных на монгольском атавизме! Весь, Мурома, Чудь белоглазая… » [118]Часть правой русской эмиграции, подобно Бунину, видела в крестьянах белоглазую чудь, то есть чужую имрасу, и точно так же, как некогда французские роялисты, ждала поддержки от родственных ей германцев. Так, бывший депутат Государственной думы Марков Второй, близкий к нацистским кругам, говорил в гитлеровском Берлине:

« Русский есть не только славянин, но славянин с примесью немца; и только при наличии этого сочетания выявляется вся чистота русского характера » [119].

Это заявление вызвало гневную отповедь Антона Деникина, который понимал, какую роковую роль могут сыграть подобные заявления в судьбе родины. «Итак, – с горькой иронией писал белый генерал в 1938 году, – во имя освобождения России нашествие на неё двунадесяти языков и… принудительная расовая примесь немца. Дальше этого, в холопском усердии, идти некуда» [120]. Нацисты же, наоборот, могли только аплодировать воззрениям Маркова Второго и ему подобных: этот концепт давал им возможность использовать правых эмигрантов в своих целях и одновременно пестовать славянофобию. Впоследствии идея о существовании в толще малоценной русской массы людей с нордической кровью позволит формировать из местных жителей соединения СС – разумеется, с практической целью: уничтожать их руками «низшие расы».

В случае с французской революцией концепт де Буленвилье вскоре позабылся, так как после поражения Наполеона полной реставрации не произошло. Историки-интеллектуалы обдумывали новые теории, объясняющие крах аристократии времён Людовика XVI. Одну из таких теорий в 1853 году предложил барон Артюр де Гобино в труде под названием «Опыт о неравенстве человеческих рас» [121]. Как отмечала Ханна Арендт, « он был вынужден объяснять, почему лучшие люди, дворяне, не могли даже надеяться вернуть себе своё прежнее положение. Шаг за шагом он приравнял падение своей касты к падению Франции, потом – западной цивилизации, а затем – и всего человечества. Таким образом, он пришёл к открытию… о том, что падение цивилизаций происходит из-за вырождения расы, а раса загнивает из-за смешения кровей » [122].

Для нашей темы важно отметить, что частным случаем такой загнивающей расы Гобино называл славянство. « Славяне, – писал он, – выполняли в Восточной Европе ту же функцию долгого и молчаливого, но неотвратимого влияния, какую в Азии взяли на себя семиты. Подобно последним, они создавали стоячее болото, в котором, после кратковременных побед, тонули всё более развитые этнические группы. Неподвижное как смерть, неумолимое как смерть, это болото поглощало в своей глубокой темноте самые пылкие и благородные принципы, не претерпевая при этом почти никаких изменений и после редких всплесков активности вновь возвращаясь в прежнее состояние спячки » [123].