Ирина Горюнова - Армянский дневник. Цавд танем

На середине пути был юноша, когда манивший его свет погас. И темные воды потянули его в глубину, наполняя душу холодом и страхом. Перед ним лежала тьма, и он не знал, куда плыть. Долго боролся он с черной волей водных духов. Каждый раз, когда голова обессилевшего пловца показывалась из воды, взгляд его с мольбою искал во тьме заветный огонек, но не находил, и вновь плыл он наудачу, а водные духи кружили его, сбивая с пути.

И юноша выбился из сил. «Ах, Тамар! – прошептал он, последний раз показываясь из воды. – Что же ты не уберегла огня нашей любви? Неужели выпала мне судьба кануть в темной воде, а не пасть на поле боя, как положено воину?!» «Ах, Тамар, какая это недобрая смерть!» – хотел еще это сказать он, но уже не смог. Только хватило сил воскликнуть: «Ах, Тамар!» Эти слова подхватило эхо, голос каджи, духов ветра, и понесло над водами Вана: «Ах, Тамар!».

А красавицу Тамар царь велел навек заточить во дворце. В горе и скорби до конца дней оплакивала она своего возлюбленного, не снимая черного платка с распущенных волос.

Много лет прошло с тех пор, но все помнят об их горестной любви. А остров на озере Ван зовется с тех пор Ахтамар…

Меня же зовет собственная недописанная история.

Мой паж сопровождает меня везде и всюду, начиная с обязательных пафосных мероприятий, групповых экскурсий, придуманных для оригинальности в этом году, словно некий флешмоб, и до индивидуальных прогулок, не предусмотренных официальной программой. Он предупредительно подает руку, когда я спускаюсь по ступенькам экскурсионного автобуса… заботливо открывает дверь такси, усаживает, следит, чтобы полы моего платья не прищемила дверь… если я выбегаю курить во время фуршета, выносит свое пальто и ласково укрывает им мои плечи – «холодно, простудишься»… прикуривает для меня сигарету… заботливо предлагает взять его под руку, чтобы я не споткнулась, не оступилась на каблуках…

Кстати, даже на высоких шпильках я гораздо ниже его, что не может не радовать…

Его имя означает «стремление к солнцу», но я вижу, как он тянется ко мне… Отгоняю глупые мысли и дурацкие фантазии, невольно закрадывающиеся в голову, понимая, что у нас мало общего и разница в возрасте настолько существенна, что иное отношение, кроме покровительственно-материнского, будет вызывающе смешным и нелепым… Но я впервые за долгие годы чувствую такую небывалую легкость и незамутненность, искреннюю летящую радость, юную силу и воодушевление, несущие по просторам этой страны, неподвластное контролю алхимическое взаимодействие, творящееся между нами, что поддаюсь головокружительной эйфории, отпускаю себя и перестаю думать…

Он забирается за мной следом на все горы и склоны, подходя к самому краю провалов, манящих бездной первородных живописных ущелий, припадает чувственным ртом к родникам, из которых жадно пьет ледяную кристально чистую воду, а потом, складывая ладони лодочкой, предлагает напиться из его рук, в старых храмах ставит тонкие восковые свечи, непременно зажигая их от моей, ловит меня внизу, когда я спрыгиваю с очередного камня, не прижимая, не вольничая, но деликатно, крепко и надежно поддерживая, так, что я ощущаю силу его мускулов, играющих под кожей… Артак срывает для меня яблоко в заброшенном саду, надкусывая которое я ощущаю невыразимую сочную сладость, впервые, наверное, испытанную искушенной Евой. Он бережно стирает каплю сока с уголка моего рта и надкусывает свой плод.

Пытаюсь понять: это всего лишь вежливость настоящего мужчины, выросшего в южной стране, профессиональная, по высшему разряду отработка задания, полученного от организаторов, четкая, нефамильярная, исключающая иные толкования, или что-то еще?.. Теряюсь. Говорю себе, что я только недавно получила очередной болезненный урок и негоже мне, взрослой девочке, саму себя провоцировать на иллюзорное увлечение, похожее на инцест, – уж слишком разные возрастные и ментально-весовые категории получаются у партнеров на этом ринге. Регулярность моих ошибок наводит на мысль о детской инфантильности, любви к самообману, психической неполноценности и привычке к шаблонным вариантам развития событий, где итог – несложившиеся отношения, потерянное пьяное одиночество с параноидальным оттенком ужаса, – так будет всегда…

Утром наш «Ковчег» выплывает из объятий города, стремясь к новым впечатлениям и горизонтам, к городу Гюмри, но сначала нам предстоит несколько знаковых остановок. Первая из них – Цицернакаберд.

Девушка-экскурсовод в здании мемориального комплекса поражает иконописным, вдохновенным лицом, без следа косметики, – с нее надо писать картины. Впрочем, мужчины тут тоже бывают поразительно красивы… Главное, это их глаза, полные вековой мудрости…

Душа очищается только благодаря светлым чувствам: от любви, сопереживания, осознания… Она должна расти с открытыми глазами, принимая и то, что, по сути, бывает принять и понять страшно. Мемориал погибшим от геноцида 1915 года – Великого Злодеяния – неожиданно для меня самой вызывает слезы… Они катятся градом, а душа разрывается болью… Мы кладем у вечного огня белые гвоздики, по одной, медленно и торжественно, и я чувствую, что для каждого из нас это не просто очередное мероприятие или дипломатическая повинность, а необходимость отдать дань памяти, принять в себя часть этой боли, чтобы не забывать, не допустить повторения, стать чище самим и не причинять зла, кому бы то ни было и в чем бы это ни заключалось… Спешу отойти в сторону, чтобы не вызывать ненужные вопросы и не быть заподозренной в излишней показной сентиментальности. Это можно переживать только наедине, не напоказ. Вижу, как опускается на одно колено и крестится известный польский писатель Януш Леон Вишневский. Он – один из нас, обитатель «Ковчега».

Эмоции бьют через край. Честно говоря, я и не подозревала, что способна с такой силой ощутить такого рода сопричастность. Я вспоминаю теракты и взрывы в Москве и других городах… Печально известный захват заложников во время музыкального представления «Норд-Ост», теракты в переходе на Пушкинской, в метро на нескольких станциях – между Павелецкой и Автозаводской, у входа на станцию Рижская, взрывы домов на улице Гурьянова и на Каширском шоссе… Мы все тогда жили в страхе. Даже те, кому повезло не находиться в это время в гуще событий или поблизости… Мы боялись ездить в метро, ходить по улицам, спать в своих домах… Люди сами организовывали дежурства и патрулировали город, свои районы, дома, чтобы семьи были хоть как-то защищены…

Стыдно признаться, но, когда я услышала о трагедии 11 сентября 2001 года в Нью-Йорке, о том, как террористы-смертники захватили лайнеры и направили их в башни Всемирного торгового центра в Манхэттене, меня больше всего волновало, как там моя мама и подруга, живущие в этом городе, чем сам факт ужасной трагедии. Я тогда уже так устала бояться и переживать, устала видеть на экране телевизора в новостях очередные окровавленные тела своих соплеменников и бояться, что среди них могут оказаться мои близкие и друзья, что ощущение трагедии в Нью-Йорке быстро сменилось облегчением, что с мамой, ее мужем и моей подругой все в порядке. Я понимала, что это неправильно, что моя душа должна болеть и за тех, кто безвинно погиб там, но она была пуста…