Екатерина Дмитриева - Александр I, Мария Павловна, Елизавета Алексеевна: Переписка из трех углов (1804–1826). Дневник [Марии Павловны] 1805–1808 годов

Петербург,

21 ноября / 3 декабря 1805 года.

Разумеется, любезная Сестрица, я вполне разделила радость, которую Вы испытали, увидев Вашего Брата, должно быть, она увеличилась во сто крат от внезапности и неожиданности того, как всё это произошло. Ваше письмо от 31 октября / 11 ноября, за которое я Вас нежно благодарю, любезная моя Сестрица, хотя и написанное после отъезда Государя , дышит еще тем состоянием опьянения (простите мне это слово!), в которое вполне естественно ввергло Вас Его пребывание в Веймаре. Признаюсь, что я даже боялась, как бы это чрезмерное волнение, так вскоре после родов, не отразилось на Вашем здоровье, однако разумные люди утверждают, что счастье никому не приносило вреда, и это меня успокаивает. – Вы знаете наверняка от Маменьки и понимаете по сложившемуся положению вещей, что в настоящее время обстановка у нас складывается совсем не спокойная, что наши войска совершают чудеса храбрости, но что Имп[ератор] (я имею в виду Наш) находится в Ольмюце [319], а французы совсем близко оттуда; наша же удаленность в настоящий момент весьма тягостна, и я многое бы отдала, чтобы находиться по крайней мере так же близко, как Вы, к событиям, к которым прикованы все мои мысли. – Желаю Вам, любезная моя Сестрица, чтобы сладостный плен, в который взяло Вас маленькое существо, обязанное Вам жизнью, отвлек Вас от печальных событий, которые потрясают ныне бедную Германию [320]. Ваше внимание, заставившее Вас сообщить мне новости о Матушке [321], меня глубоко тронуло, любезная моя Сестрица, но я не хочу злоупотреблять Вашей любезностью, принимая Ваше предложение выполнить мою комиссию в отношении Виллие. Однако я попрошу Господина Паппенгейма [322]взять с собою сверток, адресованный моей Сестрицей Тетушке. Поскольку Амели собирается писать Вам сама, я ничего не говорю от Ее имени, Вас же позвольте мне поцеловать от всего сердца и просить не оставлять своею дружбою.

Брест.

2 декабря [1805 года].

Добрая моя Мари, любезный мой Друг. Слава Богу, я уже в России и, верный своему обещанию, немедленно адресую Вам строки этого письма. Я жив и здоров, несмотря на все свинства этой мерзкой Австрии [324]. Прощайте, любезная Мари, у меня уже нет и минуты свободного времени, вспоминайте иногда о Брате, который любит Вас от всего сердца.

Веймар,

7/19 марта 1806 года. Среда.

Любезный Александр!

Мне кажется, что уже тысяча лет прошла с тех пор, когда я беседовала с Вами в последний раз, и если я сегодня и берусь за перо, то лишь для того, чтобы удовлетворить естественную потребность сердца. Мне хочется вначале обнять Вас со всей той дружбой, которую я к Вам, мой Бизьям, испытываю; я не устаю Вам говорить, что Вы постоянно пребываете в моих мыслях; я представляю Вас постоянно занятым и, кажется, в этом не слишком ошибаюсь: возможно, сейчас чуть менее, поскольку визит Герцога Брауншвейгского [326]пошел Вам несколько на пользу, заставив хоть ненадолго покинуть свой кабинет: он чрезвычайно доволен тем, как Вы его приняли и с ним обращались, и в этом сей славный человек конечно же прав, отдавая Вам справедливость, прав он также, признавая достоинства нашего града Петербурга, который единственный на свете: Берлин я нашла очень красивым, более единообразно застроенным и более регулярным; но где найти эти блестящие красоты, сравнимые с набережными Петербурга, и многое другое, о чем можно было бы еще вспомнить! Как счастлива бы я была вновь очутиться в дорогом моем Петербурге! Маменька пишет мне часто и повторяет в каждом своем письме, что этой весной я должна приехать в Россию. Вы знаете, Братец, как я того желаю, но представьте, что все здесь, и местный синклит, и тот, с которым я вынуждена советоваться в Берлине, мне это запрещает. Это правда, что после моего возвращения из Берлина [327]я долго была нездорова, они говорят, что для того, чтобы избежать подобных происшествий и не рисковать более своим здоровьем, мне надобно отправиться на воды: и они даже прописали мне Пирмонт [328]. Вы представляете, любезный Друг, как тягостно отказываться от счастья вернуться в любезную мне Отчизну и как ужасно ослушаться в чем-то Маменьку! В течение некоторого времени я не могла свыкнуться с мыслью, что мне придется отказаться от возможности быть в этом году подле Вас, от мечты, которая была мне столь дорога; я жила одной только этой надеждой, я была счастлива, думая об этом: ужасно так надолго откладывать это чаемое счастье; к тому же я более не больна, напротив, сейчас я чувствую себя лучше, чем когда-либо, однако как только в моей жизни случается какое-то малейшее нарушение или что-либо еще, со мной тут же начинают происходить странные вещи: чтобы укрепить меня и сделать способной переносить даже и усталость и другие изменения, неизбежные в этой жизни, мне предписывают соблюдение осторожности в настоящий момент и путешествие на какие-либо воды. Признаюсь Вам, это причиняет мне немало горя; Друг мой, я бы не стала отказываться от мысли о приезде, если бы врачи не уверили меня, что через год или два я буду более в состоянии вернуться к Вам и что тогда уже я не упаду больная к Вам на руки по прибытии. Вот что в основном заставило меня решиться отложить путешествие: а пока, кто знает, что еще может случиться и что приблизит меня неожиданно к моей дорогой Отчизне и к Вам, мой Александр! Я все думаю о бедной Като: она заставляла меня постоянно сомневаться в возможности отложить путешествие; мне кажется, что во время Вашего отсутствия и отсутствия Константина она пережила страшные моменты одиночества; теперь, по крайней мере, вернулись Вы, и ей настало время радоваться! Здесь, мой Александр, все очень спокойно; обычно в здешних местах только вращают головами и смотрят на то, что происходит вокруг; даже в Саксонии все очень спокойно. В доме все идет своим маленьким чередом, везде царит совершенное единообразие. Приближение весны оживляет прогулки по дорогам, которые до того были почти затоплены грязью: зима у нас была ужасной. Константин без ума от Берлина и он прав, нас обоих там так хорошо приняли. Что делает теперь Константин? А его верное окружение? А слуги, в добром ли они здравии! Молю Вас, не забывайте всем от меня кланяться, в особенности вашему ВОРОБЬЕВУ [329], который сопровождает Вас повсюду: я уже давно испытываю к этому счастливцу совершенно особое чувство привязанности, смешанное с завистью. У него есть все причины, заставляющие его служить Вам и быть к Вам привязанным, но как бы мне хотелось быть на его месте, я не смогла бы удержаться, чтобы это место не занять: мне так хотелось бы, любезный Друг, найти возможность доказать вам всю ту дружбу, которую я к Вам питаю. Да дарует мне Господь однажды эту милость.