Алексей Митрофанов - Большая Никитская. Прогулки по старой Москве

* * *

Кстати, решение о панихиде принималось тоже на Никитской. Напротив монастыря – на углу Большой Никитской и Газетного переулка – расположен маленький и симпатичный особнячок. Двухэтажный, незатейливый, выкрашенный в какой-то неопределенный цвет московских переулков – смешение кремового, желтого и розового.

Поначалу тут был каменный дом купца Заикина, который подпалили в войну 1812 года – подпалили так, что новый владелец, купец Муромцев в скором времени разобрал «горелое обвалившееся строение» и выстроил тут уютненький домишко.

Так вот, именно в этом особнячке в 1837 году в квартире дамы Линденбаум прошла студенческая сходка, посвященная гибели Пушкина. Правда, встреча была не слишком-то результативной. Один из участников вспоминал: «Вечером студенты собрались и поставили на обсуждение вопрос: что делать? Дебаты произошли жаркие. Имена Данзаса, д’Аршияка, Дантеса, Геккерена не сходили с уст, крики благородного негодования, проклятия и угрозы раздавались то и дело. Некто Баранов, богатый помещик, степняк, натура горячая и необузданная, вызвался ехать в Петербург, драться с Дантесом, а если бы он отказался – отстегать его хлыстом. Его предложение не приняли. Другие тоже не прошли. Остановились на том, чтобы отслужить по Пушкине панихиду».

Увы, но даже в этой малости студентам отказали.

* * *

Монастырь упоминается и в собственно литературных текс-тах. Например, в романе Льва Толстого «Анна Каренина». Про одного из главных действующих лиц книги сказано так: «Переход через Никитскую из Газетного в темный Кисловский переулок и слепая стена монастыря, мимо которой, свистя, что-то нес мальчик и извощик ехал ему навстречу в санях, почему-то навсегда остался ему в памяти. Ему прелестна была и веселость мальчика и прелестен вид движущейся лошади с санями, бросающей тень на стену, и прелестна мысль монастыря, тишины и доживания жизни среди шумной, кишащей сложными интересами Москвы, и прелестнее всего его любовь к себе, к жизни, к ней и способность понимания и наслаждения всем прекрасным в жизни…»

А будущая поэтесса Марина Цветаева обучалась по соседству с монастырем в гимназии Марии Густавовны Брюхоненко. Эмансипированная девица бегала сюда за вкусными просвирками и была абсолютно равнодушна к вышивке и прочим промыслам. А зря – в монастыре трудились сестры-вышивальщицы, изделия которых славились на всю Россию. Разумеется, работы приобретались здесь же, в лавке при монастыре.

Впрочем, в сравнении с прочими московскими монастырями Никитский ежели и выделялся, то отнюдь не оригинальностью. Краевед Иван Кузьмич Кондратьев, в частности, писал столетие тому назад: «Осматривая Никитский монастырь вообще, можно сказать, что он заключает в себе мало замечательного: только и есть несколько древностей, не относящихся, однако же, далее 1682 года».

Для Кондратьева 1682 год был, можно сказать, современностью.

* * *

Напротив, через переулок расположен дом, построенный учеником Матвея Казакова. Правда, поверить в это невозможно – особнячок неоднократно перестраивался. Искусствовед Евгений Николаев написал о нем в своей «Классической Москве»: «Глядя на дикое и малопонятное сооружение – дом №9, странно подумать, что перед нами некогда прекрасный дворец, изображенный в Альбомах Казакова».

В начале позапрошлого столетия это строение принадлежало чете Долгоруковых, и А. Булгаков так описывал один из многочисленных балов, устроенных в доме: «До сих пор еще толкуют о славном бале наших молодых, хваля особенно ласку и ловкость Ольги. Поэт Пушкин также в восхищении от нее: говорит, что невозможно лучше Ольги соединять вместе роль девушки, только что поступившей в барыню, и хозяйки. Он мне говорил на бале: я глаз не спускаю с княгини Ольги Александровны; непонятно, как она всюду поспевает, – не только занимается всеми, кои тут, но даже отсутствующим посылает корнеты с конфетами; я бы ее воспел, да не стихи на уме теперь».

Так что, и дом в Большом Кисловском переулке вошел в обильную семью строений так называемой московской пушкинианы.

Дворец князя С. А. Меньшикова (Большая Никитская улица, 12) построен в 1775 году.

На противоположной стороне от особняка Долгоруковых – большой салатовый дворец, построенный для князя Меньшикова, внука исторического Алексашки. Дом возводился в несколько приемов. Сначала, в 1775 году, возникла основная часть. Лет через пть – два флигеля. Еще лет через десять – несколько построек по бокам. А после 1812 года фасад был переделан.

Уже упомянутый искусствовед Е. Николаев говорил об этом здании: «Такие переделки отнюдь не уменьшают значения дома, напротив – такие памятки истории делают дом особенно интересным, а для историка архитектуры они прямо бесценны, ибо наглядно показывают, как менялся стиль». Так что салатовый дворец можно использовать и как учебник.

Но барские времена прошли. Сначала в доме разместились «Танцевальная академия» и «Русское хоровое общество». А при советской власти здесь с комфортом существовала редакция газеты «За коммунистическое просвещение» – впоследствии «Учительской газеты».

Курировал этот проект нарком Анатолий Луначарский. Он, кстати, действительно поставил дело всенародного образования на должный уровень. Сам юрист Анатолий Федорович Кони, которого не заподозришь в чрезмерной нежности к большевикам, был вынужден признать: «Это лучший из министров просвещения, каких я когда-либо видел».

Нарком и вправду всей душой радел за повышение количес-тва и качества образования, организовывал по всей стране школы и рабфаки по ликвидации неграмотности, заботился о быте педагогов из глубинки. С отчаянием зачитывал по телефону Ленину тревожные учительские телеграммы: «Шкрабы голодают». Ильич долго не мог понять, кто такие эти шкрабы – не крабы ли в каком-нибудь аквариуме? Приходилось объяснять, что шкрабы – это школьные работники, новая аббревиатура. Ленин даже осадил тогда Анатолия Васильевича – дескать, как можно называть таким поганым словом педагогов?

Однако Луначарский честно отрабатывал свой хлеб наркома просвещения. Только в 1920-м году в стране научились читать и писать около трех миллионов человек, а всего за первые три года новой власти – около семи миллионов.

А ведь поначалу ситуация была крайне плачевной. Не хватало самого необходимого. В селах Казанской и Вятской губерний вместо карандашей писали кусками древесного угля. В Екатеринбургской и Орловской – свинцовыми палочками. В Псковской готовили чернила из свеклы. В Ярославской – из клюквы и шишек ольхи. В Вологодской – из сажи. Но несмотря на временные трудности, страна стремительными темпами делалась грамотной.