Антон Попов - Агония Веймарской республики

Между тем, в беседе с послом Д'Эберноном 26 августа канцлер Вирт высказал опасения, что предстоящей зимой у Германии возникнут проблемы не только с репарационными выплатами, но и с тем, как прокормить собственное население. В процессе разговора пришли новости, что марка упала до уровня 1837 за доллар – это означало, что за прошедшие десять дней она обесценилась почти вдвое. За оставшиеся дни августа она успешно преодолеет и рубеж в 2000 (или 9000 за британский фунт).

Впрочем, конечно же, находились и отдельные личности, которым удавалось нажиться на ситуации. Падающий столь стремительно курс марки, в частности, сильно облегчал жизнь заемщикам по банковским кредитам (от чего сами банки, конечно, были далеко не в восторге… те из них, которым вообще удавалось выжить). Некоторые пользовались этим осознанно – но по большей части, это были люди, и так не испытывавшие особых проблем с деньгами. Например, Ганс-Георг фон дер Остен, бывший пилот знаменитой эскадрильи Рихтхофена, в феврале 1922 года взял кредит у знакомого банкира и на эти деньги купил поместье в Померании. Осенью того же года он без проблем «вернул» этот кредит, продав половину урожая картошки с одного из своих полей. В июне, когда цены на продукты питания росли с опережением падения курса марки, тот же самый предприимчивый авиатор произвел еще одну успешную махинацию, купив партию в 100 тонн кукурузы за 8 миллионов марок… а через неделю (даже прежде, чем ее успели физически ему доставить) продав ее обратно тому же самому торговцу за вдвое большую сумму. На полученные 8 млн марок чистой прибыли он тут же обставил особняк своего поместья (того самого) антикварной мебелью, купил три охотничьих ружья, шесть костюмов и «три самые дорогие пары обуви, какие нашел в Берлине» – а на оставшиеся деньги еще восемь дней кутил в столице. На самом деле, в этом не было какого-то особого мотовства – в те дни любой, у кого появлялись хоть какие-то деньги, твердо знал, что их необходимо как можно скорее потратить – пока они не превратились в пустую бумагу, что могло произойти за считанные дни. Берлин превратился в город самой бесстыжей, экстравагантной, показной роскоши. Можно только попытаться представить себе, какие эмоции при виде всего этого испытывали рядовые немцы, которые не могли позволить себе яблоки за 12 марок…

Мы упоминали о том, что до сих пор работники физического труда находились в несколько лучшем положении в сравнении с теми, кто зарабатывал трудом интеллектуальным. Это было отчасти связано с тем самым страхом правительства перед угрозой большевистской революции, которая все время маячила где-то на горизонте. Именно этот страх вел к тому, что своевременному повышению зарплат промышленных рабочих (симметрично росту уровня цен) уделялось особое внимание: по сути, львиная доля выходящих из-под пресса денег предназначалась именно им. Это привело, в частности, к существенному оттоку высоквалифицированных кадров (вплоть до университетских профессоров) в область низкоквалифицированного ручного труда – многие всерьез опасались, что иначе их семьи попросту могут не пережить следующую зиму. Однако к осени 1922 года стало понятно, что рост цен и обесценение марки начинают заметно опережать и повышение зарплат рабочих, и никакие усилия правительства, и никакие демарши профсоюзов не в силах были этого изменить. Печатный станок уже попросту не успевал выдавать необходимое для этого количество банкнот. Доходило уже до того, что крупные промышленные компании начинали платить своим рабочим отчасти купонами собственного выпуска, а некоторые муниципалитеты начали печатать собственную «валюту». Заметна стала также тенденция к искусственному раздуванию штатов и производству заведомо ненужных работ (например, ремонт абсолютно исправного дорожного покрытия) – что угодно, лишь бы избежать безработицы, лишь бы не было красной революции.

К середине октября марка окончательно вошла в состояние свободного падения – всего шесть недель понадобилось ей, чтобы пройти путь от показателя 9000 за фунт до уровня в 13000.

Конечно же, видные экономисты и просто ученые своего времени продолжали ломать головы над решением проблемы и предлагать свои рецепты. На данном этапе большинство из них винило союзников с их нереалистичными требованиями репараций (отчасти это, конечно, было верно, но лишь отчасти – репарации усугубили ситуацию, но не вызвали ее). Например, Джон Мейнард Кейнс опубликовал статью в «Манчестер Гардиан», в которой обосновывал, что максимально возможный платеж по репарациям для Германии не превышал 2 млрд золотых марок в год, и то, даже получение этой суммы невозможно было гарантировать, а все, что сверх нее (французы требовали более 3 млрд) вообще принадлежало к «царству фантазии». Думал над этой проблемой и Альберт Эйнштейн – он считал репарации основной причиной инфляции, и предлагал, чтобы англичане и французы вместо денежных выплат вошли бы в акционерный капитал германской промышленности, получив до 30 % акций крупнейших предприятий. А в ноябре был опубликован доклад группы экспертов, в котором содержались конкретные предложения по вполне разумной программе финансовой стабилизации (предусматривавшие, среди прочего, и временное замораживание репарационных платежей).

Недостатка в предложениях (в том числе и довольно дельных), как мы видим, не было. Однако в конечном итоге все они были проигнорированы как союзниками, так и германским правительством. У англичан и французов хватало своих забот – в Великобритании сменилось правительство, Франция была больше озабочена событиями в Италии, где к власти как раз пришел Муссолини. Немецким же государственным мужам, судя по всему, казалось, что они и так знают ответы на все насущные вопросы. Как раз в это время они занимались ужесточением законодательства о валютном контроле, чтобы воспрепятствовать немцам использовать иностранные валюты во внутренних расчетах – отныне за это полагалось тюремное заключение и штраф в десятикратном размере суммы незаконной сделки. Население Германии все больше переходило к расчетам бартером. К середине ноября фунт стоил 27000 марок, доллар – 6400.

Цены продолжали взлетать ракетой. В сентябре литр молока стоил 26 марок, в октябре – уже 50, цена яиц также удвоилась. Цена сливочного масла по сравнению с апрельским уровнем увеличилась почти в 10 раз. Расческа стоила 2000 марок, рулон туалетной бумаги – 2000, пара детских штанишек – 5000, пара детской обуви – 2800, дюжина тарелок – 7500, пара шелковых чулок – 16500. С момента окончания войны стоимость жизни в Германии выросла примерно в 1500 раз, при этом зарплата (например, шахтера, труд которого традиционно оплачивался лучше остальных рабочих) – лишь в 200 раз. К тому же, даже эту зарплату начали выдавать с большими задержками – к моменту получения работниками причитающихся им сумм на руки, они успевали потерять до 50 % своей покупательной способности. Зарплаты промышленного рабочего не хватало уже на покупку даже самой минимально необходимой «корзины товаров». Тем не менее, организованные забастовки практически прекратились – фонды профсоюзов были пусты. Вместо этого, подобно снежному кому, начало расти число вспышек радикального насилия – позиции и влияние коммунистов в рабочей среде стремительно укреплялись.