Александр Бовин - XX век как жизнь. Воспоминания

В камере было 12 человек. Кормили хорошо. Днем работали на Курском вокзале: что-то таскали с места на место, убирали мусор. Вечерами травили баланду. Публика подобралась вполне приличная. С разным профессиональным и жизненным опытом. Интересно было слушать и даже учиться.

Вдруг – ЧП! Жена через тюремное начальство сообщает, что как раз на эту неделю назначено обсуждение моего материала (первого!) в редакции журнала «Вопросы философии». Пишу заявление на имя начальника тюрьмы с просьбой разрешить покинуть тюрьму на несколько часов. Разрешает. Нора привозит парадный костюмчик. Переодеваюсь и отправляюсь в журнал. Там все проходит хорошо. Возвращаюсь в родную камеру. Хохот и бурное обсуждение.

Освободили меня ровно через семь суток, в два часа ночи 6 апреля. О чем имею бумагу за подписью капитана Болотского. Поймал такси и скоро был дома. Выволочка от Норы не испортила настроение.

В ходе последующего разбора операции брат Саша и брат Жора меня сурово осудили. Я признал вину. Обещал исправиться. Больше не попадался.

Аспирантура столкнула меня с представителями братских стран. Очень сдружился с китайцами. Когда началась «культурная революция», их всех отозвали и вовсю перевоспитывали. В местах, весьма отдаленных от Пекина. После смерти председателя Мао началась реабилитация. Началось и постепенное улучшение советско-китайских отношений. В феврале 1983 года, преодолевая сопротивление китаистов из ЦК и опираясь на поддержку Андропова, удалось пробиться в Китай. Попросил китайские власти устроить мне встречу с друзьями. Уважили. Встреча состоялась в любимом ресторане Дэн Сяопина. Когда не видишься четверть века, есть о чем поговорить…

Наиболее близкие, сердечные отношения сложились с Иржи Сухи, аспирантом из Братиславы. Было в нем что-то швейковское: ум, тихий юмор, спокойствие. И антишвейковское было: склонность к авантюрам. Любил женское общество. Поначалу язык подводил. «Понимаешь, – хохотала моя знакомая, – он меня уговаривал: «садись длинно, садись длинно». Наконец разобралась: «ложись» это означало.

Где-то в городе Иржи нарвался на эффектную красотку. Страсть рвалась в клочья. Зарегистрировал брак. А она оказалась обыкновенной воровкой, которая, пользуясь доступом в общежитие МГУ, проходилась по комнатам аспирантов «из Европы» (кавычки, потому что Европа Восточная). Поймали. Был суд. На Иржи смотреть было больно.

Созвонился с Ростовом и увез его к своим маме и папе. Отхаживали заботой и ростовской вкуснятиной.

Потом на месяц (это было в июне 1958 года) отправились в Сочи. Где клин выбивали другими клиньями.

Еще был трепетный роман с узбекской девушкой Дельбар Алиевой. Ее и умыкнул Иржи в качестве законной жены. Так что она влилась в ряды не ташкентских, а братиславских философов. Сына назвали Тамерлан.

Последний раз я виделся с Иржи и Делей летом 1968 года. Время было тревожное и разговор такой же.

Последний достойный упоминания фрагмент моей лично-интернациональной жизни на философском факультете МГУ связан с аспиранткой из Румынии Стелой Черня. Общались на основе бартера: я учил ее кататься на лыжах, а она меня – французскому языку. По-моему, она получала больше удовольствия… Ее уже нет. Ранний инфаркт.

Главное событие личной жизни в аспирантуре – любовь с первого взгляда. Слова привычные, книжные, почти пустые. Наполнение тоже звучит по-книжному: как будто на полном ходу врезался в столб. Так врезался в любовь.

Лена Петровна Калиничева появилась в аспирантуре в октябре 1958 года. Философский факультет она закончила три года назад. Побывала замужем.

Увидел ее и понял, что погиб, вознесся, пропал… Попытки наступить на горло собственной песне проваливались одна за другой. Почти год жил как шизофреник – на два вектора. Нора не была в курсе моих метаний. Калиничева в курсе была, но взаимности я не встретил. Так, некоторый интерес, любопытство. От тоски никуда не денешься. Но все же пару раз сбегал в город, жил у брата Саши, пил горькую.

В один из таких дней пересекся с Александром Зиновьевым. Он пил как непризнанный лидер нового направления в логике. Сплотились. Несколько дней, вернее – ночей путешествовали по Москве, будили своих знакомых и обсуждали судьбы философии.

Летом Калиничева с какими-то физиками поехала на Белое море. А я – по контрасту – на Черное. Добрался до Ялты. Там нанялся матросом-спасателем на городской пляж. Спасал себя самого, но не спас…

Осенью что-то стало меняться. На Лену я воздействовал через ее подруг. Они втолковывали ей, какой я хороший. И это начинало действовать. Возникла некая синусоида отношений. Сегодня – улыбки, завтра – колючки.

Как и положено, стал самовыражаться в стихах.

Далеко меня занесло от бесконечности.

Подруга Лены Деля Алиева была в курсе моих переживаний. Успокаивала меня, убеждала, что страдания, которые по причине любви, облагораживают, очищают, чуть ли не осчастливливают… Я отвечал ей бурно, темпераментно.