Дэвид Гранн - Убийцы цветочной луны. Нефть. Деньги. Кровь

При этом в статьях почти или совсем не упоминалось о множестве осейджей, разумно вложивших свои деньги, или традициях предков, считавших проявление щедрости престижным для всего племени [167] Подробнее об этом см. там же. . К тому же в «ревущие двадцатые», время, названное Фрэнсисом Скоттом Фицджеральдом «величайшим и самым веселым кутежом в истории» [168] F. Scott Fitzgerald, The Crack-Up (1945; repr., New York: New Directions, 2009), 87. , осейджи были отнюдь не одиноки в своей расточительности. Нефтяной магнат Марлэнд, открывший месторождение Бербанк, возвел в Понка-Сити 22-комнатный особняк, который потом забросил ради еще большего дворца. Интерьеры последнего повторяли убранство флорентийского палаццо Даванцати XIV века, здесь было 55 комнат (в том числе бальный зал с покрытым сусальным золотом потолком и люстрами уотерфордского хрусталя), 12 ванных комнат, 7 каминов, 3 кухни и лифт, отделанный бизоньими шкурами. В угодьях располагался плавательный бассейн, поля для игры в поло и гольф и пять озер с островами. На вопрос об излишествах Марлэнд даже не думал оправдываться: «Для меня предназначение денег состоит в том, чтобы покупать и строить. Что я и сделал. Если вы это имеете в виду, тогда я виновен» [169] Gregory, Oil in Oklahoma, 40. . Однако всего через несколько лет он был настолько разорен, что не мог оплатить счета за электричество, и вынужденно съехал из особняка. После пробы сил в политике он попытался открыть еще один нефтяной фонтан, но потерпел неудачу. Его архитектор вспоминал: «В последний раз я видел его где-то на северо-востоке от города, сидящим на какой-то бочке. Шел дождь, он был в плаще и зюйдвестке и просто сидел не двигаясь, совершенно подавленный. Два или три человека работали на переносной буровой установке в надежде найти нефть. Я ушел буквально с комом в горле и слезами на глазах» [170] Там же, 43. . Еще один известный нефтепромышленник в Оклахоме так же быстро промотал 50 миллионов долларов и остался на бобах.

Многие осейджи, в отличие от прочих богатых американцев, не могли тратить свои деньги как им заблагорассудится, потому что федеральное правительство учредило систему финансовых опекунов (один из них утверждал, что взрослый осейдж «как шестилетний или восьмилетний ребенок – едва видит новую игрушку, как тут же хочет ее купить» [171] Modifying Osage Fund Restrictions, 73. ). Закон устанавливал, что опекуны назначались всякому индейцу, которого министерство внутренних дел сочтет «недееспособным». На практике решение, фактически поражавшее в гражданских правах, почти всегда основывалось на доле индейской крови владельца собственности или том, что Верховный суд штата определял как «расовую слабость» [172] Из решения по делу Barnett v. Barnett, Supreme Court of Oklahoma, 13 июля 1926 года. . Опекун неизменно назначался чистокровному индейцу и редко – человеку смешанного происхождения. Сирота и наполовину сиу Джон Палмер, усыновленный осейджской семьей и сыгравший столь важную роль в отстаивании прав племени на полезные ископаемые, призывал конгрессменов: «Пусть не доля белой или индейской крови определяет, что забрать и что оставить членам племени. Дело не в ней. Вы, господа, не должны этим заниматься» [173] Indians of the United States: Investigation of the Field Service, 399. .

Подобные призывы, разумеется, игнорировались, и конгрессмены собирались в обшитых деревянными панелями залах заседаний комитетов и часами в мельчайших подробностях изучали траты осейджей, словно на карту была поставлена государственная безопасность. На слушаниях подкомитета Палаты представителей 1920 года законодатели произвели тщательный анализ отчета государственного ревизора, направленного изучить характер текущих расходов племени, в том числе и семьи Молли. Тот, в частности, с порицанием представил одно из приложений: счет в мясной лавке на 319 долларов и 5 центов, накопившийся перед смертью у матери Молли Лиззи.

Ревизор настаивал на том, что соглашение о правах племени на нефть было заключено правительством не иначе как под властью дьявольского наваждения. Исполненный мрачного негодования, он возгласил: «Я побывал и работал в большинстве городов нашей страны и более или менее знаком с их отвратительными язвами и ужасающими клоаками. Но пока не приехал к этим индейцам, никогда до конца не понимал истории Содома и Гоморры, уничтожение и гибель которых были карой за их грехи и пороки» [174] Х. С. Трэйлор Като Селлс, в Indians of the United States: Investigation of the Field Service, 201. .

Он умолял Конгресс принять более активные меры. «Любой белый в округе Осейдж скажет вам, что индейцы буквально сорвались с цепи [175] Там же, 204. , – заявил он и добавил: – Пришел день, когда мы должны ограничить их траты или изгнать из наших сердец и совести всякую надежду сделать из осейджа настоящего гражданина».

Отдельные конгрессмены и свидетели попытались смягчить кампанию по превращению осейджей в козлов отпущения. На следующих слушаниях даже сам бывший опекуном судья признал, что богатые индейцы тратят деньги точно так же, как и белые. «В этих осейджах немало человеческого» [176] Modifying Osage Fund Restrictions, 60. , – сказал он. Хэйл также утверждал, что правительство не вправе диктовать членам племени финансовые решения.

Однако в 1921 году, так же, как когда-то в качестве оплаты за захваченные у осейджей земли ввели систему пайков – и, как всегда, превращая проповедь просвещения в молот принуждения, – Конгресс принял еще более драконовский закон, регулирующий, как индейцам распоряжаться своими деньгами. Опекуны не только продолжили контролировать финансы подопечных – по новому закону «ограничивались» даже осейджи с опекунами. Теперь каждый из них ежегодно мог потратить из своей доли фонда нефтяных доходов не более нескольких тысяч долларов. При этом не принималось во внимание, что деньги могли потребоваться на оплату образования или лечения заболевшего ребенка. «У нас много маленьких детей [177] Pawhuska Daily Capital, 19 ноября 1921 года. , – выступил в прессе последний потомственный вождь племени, которому было уже за восемьдесят. – Мы хотим их растить и учить. Мы хотим, чтобы они жили в комфорте, и не хотим, чтобы кто-то, кому нет дела до нас, придерживал наши деньги. Они нужны нам сейчас. Они у нас есть. Они наши, и мы не желаем, чтобы какой-то самодур не позволял нам ими пользоваться… Это несправедливо. Мы не желаем, чтобы с нами обращались как с малыми детьми. Мы взрослые люди и способны сами о себе позаботиться». Молли, как чистокровная осейджка, также оказалась в числе тех, на чьи деньги налагались ограничения. По крайней мере, ее опекуном был муж, Эрнест.

В финансовые дела племени вмешивалось не только федеральное правительство. Вокруг денег осейджей так и кружили хищники – «стая стервятников» [178] Стенограмма заседания племенного совета осейджей, 1 ноября 1926 года, ONM. , как посетовал один индеец на заседании совета. За их счет всячески стремились поживиться продажные местные чиновники. На деньги в банках нацеливались грабители. Торговцы заламывали «особые» – то есть вздутые до небес – цены. Поражением чистокровных осейджей в правах пользовались нечистые на руку бухгалтеры и юристы. В Орегоне нашлась даже тридцатилетняя белая женщина, в поисках состоятельного мужа прямо писавшая в совет племени: «Пожалуйста, скажите самому богатому индейцу, которого знаете, что я добродетельна и честна настолько, насколько возможно» [179] Pawhuska Daily Capital, 22 декабря 1921 года. .