Алексей Иванов - Заказные преступления: убийства, кражи, грабежи

Убийство Ребета произошло 12 октября 1957 года, когда уже были расстреляны Берия, Абакумов, Кобулов, Деказонов и прочие чекисты – исполнители воли Сталина и Политбюро. После смерти Сталина, который держал партию под контролем органов, Политбюро решило поменять обе организации местами, особенно когда дело касалось политических убийств. В этом случае требовалось решение Политбюро (как правило, санкцию давали генсек и самые близкие к нему члены Политбюро, и даже аресты видных лиц до самой перестройки проходили, как правило, только с санкции партии).

Несмотря на десталинизацию, никто из коммунистических лидеров не собирался отказываться от террора, который большевики лицемерно предавали анафеме, антисоветские эмигранты продолжали оставаться объектами, подлежащими физическому уничтожению.

Западному украинцу Богдану Сташинскому в 1957 году было всего 25 лет, он не являлся кадровым сотрудником органов, а был завербован в 19, когда учился во Львовском университете. Забавно, но все началось с того, что студента задержали за проезд «зайцем», это небольшое прегрешение плюс умелая идеологическая обработка привели к теснейшему сотрудничеству Сташинского с мощной организацией.

Он был подтянут, умел входить в доверие, изучал немецкий, находясь в оккупации, обладал выносливостью и прекрасными физическими данными – просто идеальный нелегал-боевик. Перед убийством Ребета чекисты четыре раза посылали его в Мюнхен для изучения района проживания, маршрутов следования и расписания для идеолога украинского национализма. Тщательно прорабатывались планы убийств и благополучного возвращения в Карлсхорст.

В Берлине Сташинского встречал его куратор по имени Сергей, он расцеловал своего подопечного и поздравил с успехом. Особенно радовало, что убийство Ребета не вызвало никаких подозрений – даже вскрытия не проводили, его смерть считалась вполне естественной.

После убийства нервы Сташинского стали сдавать, сомнения и мучения одолевали его, особенно страшно было засыпать: иногда во сне ему являлся Ребет с искаженным предсмертной мукой лицом и молящими глазами, он ничего не говорил и молча смотрел на Богдана. От этого сверлящего взгляда становилось тоскливо и безысходно, и Богдан просыпался в холодном поту и не мог заснуть, и снова его тошнило, и снова разрывалась от боли голова.

Правда, эти метания души не дошли до его шефов, которые позаботились о круглосуточном визуально-слуховом контроле над перспективным Богданом: вел он себя, как и подобает советскому человеку, свято верившему в идеи партии, никаких проколов не допускал, докладывал о каждом своем шаге, не пьянствовал, в отличие от многих специалистов по «мокрым делам», с удовольствием совершенствовал свои чекистские знания и бойцовские качества. Его подвергали и тщательным медицинским исследованиям, иногда даже «расслабляли» на время специальными препаратами в расчете, что вдруг он проговорится и расскажет о тайной связи с западными спецслужбами. Проверка, проверка и еще раз проверка – это канон в работе с любой агентурой, даже преданной до гробовой доски.

Но тут случилось страшное и совершенно непредсказуемое: еще в Берлине боевик влюбился, как мальчик, причем не в офицершу КГБ, которую ему подставляли с целью обеспечить надежным спутником на всю метеороподобную карьеру, а в восточную немку Инге Поль. Ее сразу взяли в разработку и собрали все данные, они были неутешительны: немка не жаловала коммунизм.

Первую профилактическую беседу с Богданом проводил Степан Федорович.

– Зря ты связался с немкой, – говорил он просто.

– Не люблю я немцев. Жадные они до мерзости. Знаешь анекдот? О том, как немец подтирает задницу? Берет трамвайный билет, отрывает от него кусочек, проделывает в оставшейся части дырку, засовывает туда палец, вытирает им задницу, а билетом – палец. А оторванным кусочком чистит ногти.

Генерал призывно захохотал. Богдан лишь слабо улыбнулся – его затошнило от омерзения.

– Конечно, я не о всех немцах… Ведь были Маркс, Энгельс… Роза Люксембург… – почувствовал его настроение Степан Федорович. – Нас удивляет, что ты хочешь жениться на ней. Мы ее совсем не знаем, она непроверенный человек. У тебя такая перспектива, такое блестящее будущее… и вдруг… Дай ей денег и забудь. Интересы дела превыше всего.

Но Богдан уже не представлял себе жизни без Инге, она стала смыслом его существования, и даже ее признание, что она ненавидит коммунизм, только укрепило любовь.

Затем произошло совершенно немыслимое: Сташинский открылся своей возлюбленной, что он советский гражданин и связан с КГБ. Эта новость, принесенная с помощью «жучков», привела всех начальников Богдана в ярость: безответственное нарушение конспирации! Многие требовали силой разъединить пару, однако пламенные любовники в апреле I960 года сочетались законным браком, ухитрившись скрыться от ока спецслужб.

Тогда Сташинского и его жену решили воспитывать в советском духе. Богдан быстро раскусил новую линию и уговорил Инге не афишировать свои антикоммунистические настроения.

– Из любого правила есть исключения, – убеждал генерала Сергей. – Кстати, у заместителя Дзержинского Петерса жена была англичанкой.

– Но тогда были совсем другие времена. Тогда вообще в разведке служили одни евреи и латыши! С другой стороны… Разве плохо нам иметь боевика-нелегала, женатого на немке? Чудная легенда, легко осесть в любой стране. Вы верите Сташинскому?

– Верю, насколько может верить чекист. Главное, что он уже закреплен на боевом деле…

– Да… Как писал поэт, «дело прочно, когда под ним струится кровь».

Медовый месяц организовали по добрым советским традициям: в Москве жили на спецдаче за городом, обедали в кабинетах «Арагви», вечерами – Большой с роскошным ужином в соседнем «Савое», днем – осмотр Кремля, художественные галереи, поездки на катере по Москве-реке.

– Пойдем в Мавзолей? – предложил Богдан однажды.

– Я не люблю мертвецов…

– Но это же не мертвец, это же сам Ленин!

– Я устала, Богдан… – Она посмотрела на свой округлившийся живот – влюбленные времени зря не теряли.

Он присел на корточки и прижался головой к ее животу.

– Эй, сыночек, как ты поживаешь? Давай вылезай! Ты не сердишься на маму за то, что она не взяла тебя к дедушке Ленину? – Он чудил и шевелил ушами, у него это славно получалось.

– Веди себя прилично, Богдан… Мне очень нравится Москва, но здесь шумно и хочется к морю.

На Кавказе они жили в коттедже недалеко от Сочи, стол всегда ломился от икры всех сортов, от севрюг и белуг, от грузинских вин и лучших армянских коньяков.

Острый взгляд Инге подмечал и деланную вежливость обслуги, и многочисленные хижины за дворцами-санаториями, и озабоченность людей на улицах, перебегавших из очереди в очередь, – раздражение в ней возрастало с каждым днем.