Исса Плиев - Конец Квантунской армии

Не более как в десяти километрах от границы был расположен монастырь Цаган-Обо-Сумэ. Здесь под крылышком гостеприимных лам приютились пограничный отряд маньчжуров, японская миссия агентурной разведки и банда диверсантов. Многие годы «святые отцы» благословляли отпетых головорезов на преступления против Монгольской Народной Республики.

Полковник Нянтайсурэн был весьма рад, что воинам его бригады доверена почетная задача — уничтожить этот опорный пункт противника.

Подразделение 7-й мотобронебригады, которым командовал офицер Бадарча, подошло к монастырской впадине поздно вечером. Командир бригады Нянтайсурэн и его советник гвардии полковник Е. И. Болдырев остановились на холме, чтобы наблюдать, как Бадарча поведет разведку боем.

Бронемашины медленно приближались к монастырю, обстреливая с коротких остановок засеченные огневые точки. Святая обитель неожиданно заискрилась столь плотными вспышками выстрелов, что стало ясно — там укрепился сильный гарнизон. Выяснив путем разведки боем систему огня и инженерных заграждений противника, полковник Нянтайсурэн дал сигнал закрепиться, пока главные силы бригады подготовятся к атаке монастыря.

Подобная тактика передового отряда вызвала у меня серьезную озабоченность. Непростительная медлительность сидеть несколько часов у какой-то богадельни, когда впереди перед нами десятки тысяч войск противника!

— Если мы у каждого монастыря будем топтаться только по часу, противник сумеет подтянуть силы из глубины. Возникает опасность затяжных боев, неизбежны большие потери.

Бригаде было приказано с ходу, стремительно атаковать монастырь и, смело маневрируя на фланги и в тыл, разгромить засевшего там противника.

К исходу ночи Нянтайсурэн подтянул к монастырю два батальона и артиллерийскую батарею. Ночная атака монгольских подразделений была проведена дерзко, неотразимо. Цаган-Обо-Сумэ был взят.

Начальник политотдела бригады полковник Содномжамц с помощью своих работников собрал служителей монастыря и местных жителей. Он рассказал им об освободительной миссии советских и монгольских войск в Маньчжурии. Особенно заинтересовало слушателей сообщение о сущности народной власти и социалистических преобразованиях в Монгольской Народной Республике.

Беседа продолжалась не более тридцати минут, пока части получали новую боевую задачу и подкреплялись. Но и этот короткий правдивый разговор согрел души людей.

— Японцы никогда не говорили с нами о жизни, — заявил один из слушателей. — Захватчики лишь требовали дань наран-хуну [14] Наран-хун — солнечный человек. Японцы требовали, чтобы так называли их в оккупированной Маньчжурии. .

Провожая войска, бедняки восклицали:

— Саин байну-у, улан цирики Сухэ [15] Привет вам, красные солдаты Сухэ-Батора! !

Второй день наступления.

По-прежнему идет борьба с вражескими частями и пустыней — «противником номер два».

Солнце свирепствует. Даже полевые мыши, тарбаганы, суслики и другие обитатели Гоби не выходят из своих глубоких нор. Впервые в жизни мы смотрели на солнце не глазами друга: оно обрушило на нас столь тяжкие испытания.

К середине дня меня начало серьезно беспокоить состояние личного состава. Обгоняя предбоевые порядки 59-й советской кавдивизии, я увидел, как один из солдат вяло наклонился к шее коня, обхватил ее, но не удержался и свалился наземь. Двое бросились на помощь, с трудом приподняли упавшего.

— Вы ранены? — спросил я.

— Нет, — чуть слышно произнес он припухшими, потрескавшимися губами. — Не могу понять, что со мной.

— В бою советский солдат падает только мертвым. Возьмите себя в руки, встаньте!

Усилием воли конник заставил себя подняться. Теперь нельзя было отказать ему в товарищеском участии.

— Вы нашли в себе силы побороть крайнюю усталость. Это ваша первая победа. Не роняйте же чести и достоинства советского воина.

— Слушаюсь, товарищ командующий…

Мы увеличили скорость и обогнали передовые танки и механизированные соединения. Двигаться по пути было мучительно трудно: галька, камень, неровности почвы и трещины грунта создавали невыносимую тряску.

Каждая встряска — словно удар по нервам. Выпить бы хоть глоток воды… Но вместо живительной влаги в горло течет густой, как плазма, поток раскаленного воздуха. Временами кажется, что задыхаешься.

Часам к двенадцати достигли Спаренных озер. На карте они обозначались как два небольших водоема, сообщавшихся протокой. Но это только на карте. В действительности нашему взору представились два высохших озера.

Команды водоснабжения, выделенные от гидророт, начали рыть колодцы. Я вышел из машины. Невыносимо захотелось пить. Взгляд невольно задержался на фляге адъютанта. Стоит сделать жест — и он протянет ее мне… Глотаю жесткий шершавый комок и отворачиваюсь. Невольно перед мысленным взором возникли привольные места родного Иристона: холодное дыхание его ледников и перевалов, бодрящая свежесть живописных ущелий; первозданная красота обильных субальпийских лугов, сотканных из изумрудной зелени трав — фиолетовых примул, розовых анемонов, голубых незабудок, маков, герани… А что может быть благодатнее воздуха древнего Иристона и кристально чистой воды его горных родников?.. От этих воспоминаний почудилось мне, будто владыка водного царства древних нартов Донбеттыр дал мне глоток живительной воды Геналдона, но она во рту мгновенно испарилась и превратилась в горячий песок… Я очнулся.

Саперы вырыли три колодца, но воды не нашли. А мы так надеялись на эти озера!

Впереди по маршруту на карте значился маленький населенный пункт Улан-Усу. Если судить по слову «усу» — там есть вода. Туда и двинулся разведотряд старшего лейтенанта Лобанова.

До поселка оставалось добрых десять километров. Кто знает, сколько из них разведчикам придется проталкивать свои машины по гобийским пескам, выдерживать мучительную тряску?

Религиозные люди связывали ярость пустыни с проклятием небес. Помню, встретившийся нам бадарчин-странник, идущий на богомолье, сказал:

— Никто еще не нарушил безнаказанно покой Гоби в такое время года. Всевышний превращает пустыню в раскаленную сковородку и заживо жарит грешников…

Путь разведчиков Лобанова к Улан-Усу действительно оказался очень трудным. Каково же было их огорчение, когда они увидели, что все глинобитные мазанки пусты, а в колодце лежит труп верблюда. Жители остались без воды и покинули свои лачуги.

Еще один источник находился километрах в двадцати южнее, около Парей-Хоб.

— День клонится к вечеру, и если японцы отошли в этом направлении, то на ночь остановятся у колодца, — рассудил Лобанов. — Надо захватить их врасплох.