Филиппов Филиппов - Не померкнет никогда: повести и рассказы

Нет, не может фашист так долго наступать, — думал он, — все равно скоро выдохнется, увязнет в нашей обороне, все равно заставят его остановиться. Но когда и где это будет? А может быть, это сделаем мы, хотя бы на том участке фронта, где нам придется столкнуться с врагом. Ведь новые танки — это прекрасные, маневренные машины с мощным вооружением. Уж по крайней мере не старушке «бэтушке» с ними тягаться.

И на стрельбах тридцатьчетверки показали себя отлично. А впрочем, полигон полигоном, в настоящем же бою совсем другое дело. Там другой настрой души, там впереди «живая» мишень, в которой сидит ненавистный враг, готовый опередить и убить тебя. Там сзади люди, которых надо защищать, земля, которую нельзя отдать на поругание врагу. Там, в бою, все оценивается высшей мерой — жизнью. И жизнью не только твоей, но и твоих друзей, твоей матери, жены, детей — всех, кто доверил тебе священное дело защиты Родины». Так думал, лежа на нарах, командир танкового взвода Дмитрий Лавриненко.

Вспомнился ему разговор бойцов, свидетелем которого он недавно стал.

…После нескольких часов погрузочной суеты он, уставший и потный, решил, перед тем как залезть в теплушку, немного походить, расслабиться, подышать свежим воздухом.

Соскочив на землю, Лавриненко тщательно вытер замасленные руки, расстегнул ворот гимнастерки и стал медленно прохаживаться около вагона.

Из других вагонов тоже выпрыгнули несколько бойцов. Собравшись вместе, они задымили цигарками и в который уже раз стали гадать: долго ли ехать, на какой станции разгрузят и что будет потом. Вдруг сзади кто–то бесцеремонно хлопнул Дмитрия по плечу, и грубоватый голос спросил:

— Земляк, курева на пару затяжек не найдется? Бо мои в кармане вымокли, пришлось закинуть.

Дмитрий обернулся: перед ним стоял высокий широкоплечий боец. Но в темноте ни лица, ни знаков отличия не было видно. Поэтому он не стал отчитывать его за панибратство.

— Табак устроит?

— Давай хоть шо. Мы привычные. Курить охота, аж мутит.

Дмитрий протянул бойцу кисет, который берег как память об отце. Когда еще провожали его в армию, мать откуда–то из своих тайников достала и, всплакнув тихонько, вручила кисет сыну, сказав при этом, что Федя тоже не курил, а кисет носил с собой вроде талисмана. Говорили, товарищей своих из него махоркой угощал. Так и Дмитрий решил: курить — что за удовольствие, а вот всегда с собой курево носить ипапиросы в рот не брать — это не каждый сможет, для этого характер нужен.

— От спасибо, земляк, выручил. Жменя махры за мной будет, — сказал красноармеец, возвращая кисет.

Он быстро свернул цигарку, с наслаждением затянулся и пошел к группе бойцов, что стояли около соседнего вагона и о чем–то вполголоса переговаривались. Дмитрий тоже подошел к ним, встал рядом.

— Эшелон наш, кажется, на Тулу идет, — сказал кто–то из красноармейцев. — У меня в этих местах когда–то зазноба жила, так я, похоже, по этой «железке» к ней мотался.

— А я думаю, шо это у меня нос еще со вчерашнего вечера свербит, — перебил его боец, которому Дмитрий только что давал закурить. — Оказывается, мы до его тещи торопимся. Ты уж тогда, земляк, не забудь, шо я не переживаю мелкой посуды. Горилку только стаканами пью.

Несколько человек ехидно хихикнули.

— От Тулы будет видать, куда завернем — на восток или на запад, — не обратив внимания на шутку, продолжал первый боец. — Если на Орел повернем, значит, на немца нас двинули. Слышал я от одного раненого красноармейца, что фашист сюда сильный идет.

— Ну, мы тут тоже не слабые, — вмешался еще один солдат. — В Гражданскую вон сколько разной интервенции со всех сторон перло, и ничего, отбились, однако.

— Техники у них, паразитов, говорят, много.

— Ничо–ничо, мы тоже не на палках скачем. Вон какие красавцы на платформах стоят. Такая штука тоже, как ахнет, так успевай только покойничков оттаскивать.

— Однако раз таким нахрапом лезет, есть у стервеца сила. Граница у нас вон — тыщи километров, а он, вишь, везде ее сломал. Нешто, однако, до Москвы дойдет? Подумать страшно…

— Ну, до Москвы ему еще холку натрут, будь уверен. Для этого сюда все бросют. Столица же! Правительство не допустит!

— Как же, дадут ему Москву! Держи карман!

— Нет, мужики, до Москвы фрицев не пустим. Злости наберемся, по пояс в землю влезем, пусть попробует выковырнуть. Вон, видали, сколько в Сталинграде таких танков делают? Так то же не один такой завод на всю страну. У нас техника тоже…

Вдоль состава торопливо прошла группа офицеров из штаба танкового полка. Кто–то из них, проходя мимо бойцов, сказал:

— От состава не отлучаться, сейчас тронемся.

Танкисты еще с минуту стояли молча, курили, потом один из бойцов пустил окурок вверх. Подхваченный порывом ветра, рассыпая яркие искорки, он пролетел с десяток метров вдоль состава и упал где–то между вагонами.

— Ну что, братва, по коням! — сказал кто–то. — Раз начальство волнуется, значит, скоро покатим.

Бойцы стали расходиться.

Дмитрий подошел к своей теплушке. Но внутрь залезать почему–то не хотелось, и он сел на рельс рядом идущего пути.

Из–под соседнего вагона вынырнул обходчик. Проходя от одного колеса к другому, он звонко постукивал по ним молоточком, и, когда он поравнялся с Лавриненко, Дмитрий тихо спросил:

— Не знаешь, отец, куда наш эшелон пойдет?

Железнодорожник, не останавливаясь, прошел мимо, будто не слышал, но потом обернулся и сказал коротко:

— Война, сынок, воевать, стало быть.

Дмитрий вспомнил, что всего несколько дней назад сообщали о падении Смоленска и Глухова, о том, что подошел немец к Брянску, а расстояние между этими городами и Москвой не такое уж и большое. Неужели так силен фашист, что не могут его сдержать наши части?

Дмитрий прикинул, что до Брянска от Москвы всего какие–то четыре сотни километров, это несколько часов поездом, а значит, если от Тулы их повезут на запад, то, может быть, и в бой завтра… На Дмитрия стали наплывать тяжелые воспоминания об июльских боях под Станиславом (с 1962 г. Ивано–Франковск. — Прим, автора), о жестоких танковых дуэлях и бомбежках под Бердичевом. В сознании его громоздились горящие танки, толпы перепуганных беженцев, развалины домов, лица погибших товарищей…

И сама собой пришла вдруг мысль: «А если погибну? А если действительно жить осталось всего лишь до первого боя?».

От этой мысли ему стало не по себе. Дмитрий попробовал отмахнуться от нее, даже пошутить на сей счет, вспомнив слова слышанной когда–то песни: «Как умру я, умру, похоронят меня, и никто не узнает, где могилка моя». Но это не помогло. Мысль о возможной гибели уже прочно засела в мозгу. «Смерть неразборчива, — думал он, — и очередности у нее нет. Сейчас вот едет нас целый эшелон молодых, здоровых людей, и никто не думает о том, что для кого–то это, может быть, последняя ночь». Дмитрий даже, приподнявшись на локте, оглядел своих товарищей, спокойно и безмятежно спавших рядом с ним. Подумалось вдруг, что для кого–то из них в обойму уже вложена пуля, приготовлена граната или снаряд. Может, и ему судьбой отпущено мало времени, может, только до первого боя. И уже без него придет Победа, и люди вновь будут жить спокойно и счастливо.