Захар Прилепин - Всё, что должно разрешиться. Хроника почти бесконечной войны: 2013-2021 [litres]

– К Горловке за сутки стянули более ста единиц боевой техники и более 25 Камазов и «Уралов» с живой силой, – почти монотонно докладывался он своим темнолицым пацанам и мужикам. – БК тянут постоянно, мы уже заколебались считать. Проблема в следующем: у них под Славянском неизвестные лица подорвали хранилище с ГСМ [11] Горючесмазочные материалы. , поэтому они сейчас сильно возникать не будут. Если заметите, что техника начала кататься в три раза интенсивнее, чем сейчас, прибавляйте к этой дате 3–4 дня и ждите удара… Ударов будет – два. Один, скорей всего, нанесут в районе Горловки. Другой – в сторону Старобешево. На Гранитное пришла латвийская ЧВК, на Марьинке стоят грузины, на Зайцево стоят поляки и канадцы. Так что, если начнётся, будет весело, врать не стану. Не знаю, кому в церкви свечки ставить, но они пока выжидают. Тянут танки, самоходную артиллерию и «дальнобой». Всё понятно, да? Они не тянут миномёты и противотанковые орудия. «Дальнобой».

– А «Ураганы»? – спросил кто-то из бойцов.

– «Ураганы» херня. Заряды к «Ураганам» перестали делать ещё в 1985 году. На каждый «Ураган» у них максимум по пакету. На передней линии у них по два БК на машину. Грубо говоря – 40 зарядов каждый. «Ураганы» и «Грады» можно пережить. Страшнее всего – танковый снаряд. Нас когда на Саур-Могиле прижали, я трое суток под «Градами» там просидел. Нормально. Но когда танки начали бить, что-то невесело стало. У танкового снаряда траектория полета другая, разлёт осколков совсем другой… Я вас не пугаю и не подбадриваю. Сами можете научить кого угодно. Но самое страшное, что будет здесь – пехота. Её, если что, пойдёт очень много. Когда их прёт полторы тысячи, пулемёты разогреваются и стрелять не могут. А ещё если наступающие обколятся! Вот у них атака была под Горловкой – они с развёрнутыми знамёнами строевым шагом шли. Помнишь, как в том фильме?

…Несмотря на то, что перед Захарченко стояло больше взвода бойцов, он обращался как бы не ко всем, а к кому-то одному, на «ты» – но этого конкретного «одного» перед ним не было; «ты» было словно обращено к каждому лично.

– Разговаривал с пацанами мотороловскими: когда штурмовали аэропорт у этих, как они называли, «киборгов», пулемётчик засел на втором этаже. В него две гранаты кинули. У него уже спины нет, а он стреляет. Он под боевой химией!

Чую, что может начаться всё именно здесь. Если им в Пески пробиться, то десять минут – и они в центре города. Мы их там отсечём, но представляете, как их выбивать из города? Это ужас, что в Донецке будет твориться – каждое здание рушить придётся.

Когда мы Углегорск брали, самой большой проблемой было то, что они сидели в зданиях. С отрытых полей они быстрее сматываются. Из города их выбить куда сложнее. – На большой стол за спиной Захарченко выползла мышь, он скосился на неё – совершенно, надо сказать, игнорирующую порядка тридцати мужчин, собравшихся в одном помещении, – и вдруг вспомнил: – Недавно перехватили сводку, где их военные жалуются в генштаб Украины, что их атаковали сепаратистские мыши. Серьёзно говорю! У них в окопах мышей развелось немерено. Они там грызут всю херню подряд. В Артёмовске им надо технику ремонтировать: танки, БМП – все провода перегрызли.

На этой войне я видел одну вещь: когда Красногоровку штурмовали – наша восьмая рота оттуда героически отступила. Ну, не будем разбираться, кто виноват, – командир или так сложились объективные обстоятельства; в общем, мы заняли противоположную лесополосу, а посредине – поле. «Вэсэушники» собираются атаковать нас. Их БТРы разворачиваются, а тут как раз гроза началась и, оцените ситуацию, в головной украинский БТР вдруг бьёт молния! Он загорается – и они уходят… А если бы они не ушли, нас бы там всех расстреляли.

Потом, через пару дней, у них 78-я бригада расположилась под Волновахой – и произошла, буквально, атака гадюк. 73 обращения в больницу было в связи с укусами. Сначала молния ударила, потом гадюки покусали, сейчас, зимой, – их мыши атакуют. Скоро пойдут в ход сепаратистские крысы, сепаратистские коты, и такое тогда начнется!..

– У них земля будет гореть под ногами, – с каким-то неожиданно добродушным чувством, совсем, казалось бы, не идущим этой фразе, сказал весьма колоритный боец, которого все называли дядя Вася. Из сказанного им получалось так, что ему даже как-то жалко противника, которого атакуют грызуны и ползучие гады. Но Захарченко переводить разговор в хохму не стал:

– Мы с вами сидим в одних окопах и говорим на одном языке. Но у вас своя война здесь, а у меня ещё и – там. Мы вместе бьёмся за одно и то же, только у каждого свой фронт.

Есть Москва – она может где-то предложить помощь, но тут же взамен хочет, чтоб мы отдали им газовую трубу. Ты думаешь, у меня с ними проблем нет? Есть! Только я об этом не говорю. Знаешь, почему в Донецкой республике поставки российского газа прикрутили? Потому что наши трубы хотят забрать. А я им трубы не отдаю. Народная труба, и она будет народной. Пока я буду главой – хер её кто заберёт отсюда. Там же торг непрестанный идёт: отдай такому-то товарищу Енакиевский металлургический, или ещё что-нибудь отдай, и мы тебе тогда дадим бензин. А людям что останется тогда? Мы ничего не отдаём, это – донецкое. Ты придёшь с армии на дембель – а у вас есть труба государственная. И с этой трубы потом будут делать дороги, пенсии платить, пособия, дети будут бесплатно учиться в институтах, лекарства, обеспечение медицинское – всё это с трубы.

С Россией – ладно; ещё и проходимцы отовсюду к нам стремятся. Каждый день общаешься с какой-нибудь очередной олигархической тварью. Один раз я едва не прибил посланца от Януковича-младшего. Он пришёл и – практически дословно говорю, немного только эмоций добавлю, – пришёл и докладывает: «Виктор Фёдорович и сын его Александр готовы вернуться. Но для того, чтобы они сюда нормально пришли, мы разрешаем вам первому поцеловать ему руку на красной дорожке». А сидим мы вот так, как с тобой, – Захарченко здесь обратился к дяде Васе, сидевшему ровно через стол. – Я беру его за голову – и херак об стол. Сопатку разбил и говорю ему: «Слышь ты, урод, видишь – нос у тебя разбитый. Передай своему Саше, что это не тебя я бью, а его».

А в Москве, я ещё тогда на костылях был, после ранения, мне не хватило до его же морды трёх сантиметров. Я тогда ещё плохо костылём управлялся, для меня это было новое средство передвижения. Но по щеке ему костылём вскользь прошло…

Так что у каждого своя бойня. Для меня вы все родные. Неважно, в каком подразделении вы служите, главное, что вы служите. Неважно, где я нахожусь сейчас – в Донецке, в Минске, в Москве: главное, что я делаю только то, что касается каждого здесь. Я хотел стреляться, клянусь вам. Я хотел застрелиться, когда меня заставляли подписать линию разграничения, по которой я должен был отдать Докучаевск. Но я не подписал. Я подписал другую линию, по которой Докучаевск наш. Меня принуждали сказать, что мы готовы на федерализацию. Я сказал тогда: мне проще застрелиться. Теперь таких разговоров нет. Раз уж мы форму надели, пока мы её носим – будем выполнять свой долг. Нас же никто не заставлял силой. Тяжело будет – наверняка. Убить могут – могут. Все мы уже раненные-перераненные на этой войне, но ведь нам подсказало сердце так себя повести, а не какая-то бабка нашептала на ушко.