Дэвид Финкель - Хорошие солдаты

Вопросы-ответы — чистый идиотизм на самом деле, сказал он, по крайней мере в исполнении этого жюри.

— Тут надо проверять лидерские качества. Не память.

Но это жюри делало упор на том, на чем делало, и поэтому он велел Марчу и Суэйлзу зубрить.

— Если их не допустят, я не знаю, это будет ужасно, — сказал он, но потом помягчел. — Я хочу, чтобы они выиграли, но, даже если они не выиграют, все равно они два лучших командира звеньев во всем батальоне.

— Никаких лишних движений, — наставлял он их.

— Головой не вертеть.

— Глаза смотрят ровно.

— Если на нос сядет муха, не смахивать.

Два дня до конкурса, и Айвен Диас, еще один из тридцати, говорит о своей первой неудачной попытке его выиграть:

— Когда я входил, нервничал жутко.

Это было в Форт-Райли незадолго перед отправкой в Ирак, и Диас тогда пытался представить себе, что его ждет: «Мы на целый день будем выезжать? Нас каждый день будут атаковать? Готов ли я, выдержу ли?»

А потом, 6 апреля, он был стрелком в «хамви», который вел Джей Каджимат, и, по его теперешним словам, «оказалось, что я готов».

Через десять месяцев после того дня у Диаса в ноге все еще сидели осколки, и по утрам он просыпался от тупой боли, которая напоминала ему о случившемся. «Мы тебя в два счета поставим в строй», — пообещал ему Козларич на поминальной церемонии по Каджимату, но на деле получилось далеко не в два счета. Первый месяц он не мог ходить, а в последующие месяцы у него были нелады по психологической части.

— Я нервный тогда был, — сказал он сейчас. — Нас все время обстреливали из минометов. Звуки — вот что больше всего доставало. Я не мог спать.

Он бодрствовал не один: бессонница была одной из причин, по которым Адам Шуман обратился за помощью в группу психологической поддержки. С бессонницей после гибели Джеймса Харрелсона сражался и сержант Мейз, увеличивая дозу амбиена. Диас, со своей стороны, пытался справиться с ней, используя то же средство, каким Джей Марч старался побороть дрожь в руках: силу воли. «Это будет и дальше происходить, деваться некуда, — сказал он себе однажды после очередного ракетного обстрела, который довел его до точки. — Ты должен стать бесстрашным».

— И я стал бесстрашным.

Бесстрашие в его случае выражалось в том, что он всегда выглядел каменно-спокойным. Из раненого солдата он перековал себя в командира звена, который никому не собирался давать повода считать определяющими для него те секунды 6 апреля — даже несмотря на то, что эти секунды наверняка станут определяющими для всей его жизни. Он редко говорил про 6 апреля, зная вместе с тем, что похороненным случившееся нельзя назвать. Скорее, оно обитало сейчас в пространстве между молчанием и сновидениями. Он помнил, как ехал в «хамви». Помнил, как увидел приближающуюся «скорую помощь», как услышал крик Джона Керби: «Стой!» Помнил, как повернул голову направо. Помнил вспышку. Помнил грохот. Помнил толчок. Помнил, как вывалился из турели и упал на спину. Помнил, как попытался побежать, глядя на ботинок, видя в нем дырку и думая, что ступню, наверное, оторвало. Помнил вопль Керби: «Огнетушитель!», помнил, как запрыгал на одной ноге в поисках огнетушителя. Помнил, как до него дошло, что в горящем «хамви» остался Джей Каджимат. Помнил все, что было той ночью, и все, что было потом, вплоть до настоящей минуты, когда он, солдат, который тогда был в нескольких дюймах от смерти, думал о том, что, если он хочет стать «солдатом месяца», ему надо оттереть с каски черные отметины, оставшиеся от того давнего взрыва.

Столько всего еще нужно сделать.

Вызубрить карточки, которые дал ему для подготовки другой солдат. Решить, что он будет говорить, когда сержанты потребуют, чтобы он рассказал свою биографию. Может быть, он сообщит, что помолвлен и собирается жениться. Может быть, сообщит, что у него недавно родился сын. Он знал, что про 6 апреля говорить не будет, потому что незачем, но, возможно, скажет, что кое-что узнал про себя с того времени, когда он сомневался в своей готовности.

— Сейчас меня ничем не выбьешь из седла, — заявил он.

Вечером накануне конкурса сержант Мейз решил проверить Марча с головы до пят.

— Так. Напяливай свое барахло, — скомандовал он.

Чистая форма. Бронежилет с дополнением в виде раковины для защиты паха. Защитные очки, налокотники, наколенники, ошейник для защиты горла, запас воды, автомат М-4, восемь магазинов к нему, нож, фонарик, эластичный бинт, жгут, беруши, перчатки и ботинки — новая пара, которую он взял взаймы у друга, хотя они были на два номера ему велики. Зато чистые.

Сержант посмотрел, подошел к Марчу и хлопнул его между ног — прямо по раковине, чтобы убедиться, что она там, где надо.

С этим порядок. Марч был весь готов снизу доверху — от клоунских ботинок до раковины, от раковины до внезапно покрасневшего лица.

Спал он неважно. В шесть уже одевался, хотя до конкурса оставалось два часа. Вышел покурить. Ночью прошел дождь, и, сидя под деревом, на котором висел мешок с ядом от мух, он старался не запачкать ботинки слякотью. Выкурил сигарету, за ней другую. На какие восемь этапов подразделяется действие автомата М-4? Чей профиль отчеканен на медали Почета? Каковы четыре типа ожогов?

Рано поднялись и Диас, и Суэйлз, который, пожав плечами, сказал:

— Ну что ж, посмотрим.

Даже если ничего путного не выйдет, он все равно был рад возможности начать день по-другому, чем всегда, не с обычного ритуала, благодаря которому, он считал, он и его ближайшие друзья до сих пор живы.

— Перед выездом на задание мы говорим друг другу, что любим друг друга, — сказал он, — а потом лезем в эту гребаную машину.

Что касается Уайта, его, когда он проснулся, ждало электронное сообщение от его новой девушки в Техасе. «Милый, я знаю, что у тебя все получится», — написала она ему, пока он спал. «Привет! Ну, я пошел», — написал он ей сейчас, а она, судя по всему, сидела у себя в Техасе и ждала ответа, потому что тут же написала ему: «Удачи». «Удача — для плохо подготовленных», — ответил он ей и отправился через ПОБ по грязи, в которой вязли ботинки, к строению, где сержант Мейз в последнем приступе добросердечия протирал очки Марча и Суэйлза антивуалентом.

— А то запотеют, — объяснил он.

В коридоре столпились несколько десятков солдат, и к нынешнему дню, на этой стадии войны каждый из них мог о чем-нибудь рассказать. Что он видел. Кого держал по пути в медпункт. Что сделал и чего не сделал. Так или иначе, все они были здесь, это было главное на данный момент, и все они вдруг притихли, когда появился главный сержант Маккой. «Готовы?» — рявкнул он и, не дожидаясь ответа, прошел мимо них в комнату, где все должно было состояться. Дверь за ним захлопнулась. Он должен был возглавить жюри, остальные три сержанта уже находились в комнате. Солдаты слушали через дверь. Никто за ней не орал: «Так вас и растак». Хороший знак.