Никита Демин - Война и люди

Во второй половине дня гитлеровцы смяли боевые порядки левофланговой 107-й дивизии. Наша контратака успеха не принесла. Группы противника проникли в тыл. После бессонной ночи, ранним утром, выбрав несколько свободных минут, я решил побриться. Вдруг на КП вбегает солдат-связист, кричит:

— Немецкие танки входят в Нападалку.

Все офицеры штаба корпуса и рота охраны заняли оборону. Гранатами отбивали нападение. Но потом пришлось отходить за Нападалку к озеру, находящемуся на восточной окраине деревни. Лед был неокрепший, трещал, ломался. Мы едва перебрались на противоположную сторону.

В течение двух последующих дней противнику удалось сковать наши части на рубеже Россошь — совхоз «Большевик», выйти в тыл, отрезать нам пути отхода. Корпус подвергался ожесточенной бомбежке. Во второй половине дня 28 января по приказу командующего армией генерал Бондарев стал стягивать основную часть сил к населенному пункту Скитка и к совхозу имени Тельмана. На прежних рубежах остались лишь отряды прикрытия. Командир принял решение пробиваться на соединение с основными силами армии. Если раньше в тылу у нас были лишь небольшие танковые группы, то теперь, по нашим данным, гитлеровцы, подтянув пехотную дивизию, прочно заняли деревню Скитка, крепко замкнули кольцо окружения.

В 22 часа 28 января 68-я и 309-я дивизии пошли на прорыв. Всю ночь продолжался бой восточнее города Липовец. Три раза поднимались в атаку подразделения. Одну из них возглавил начальник штаба 68-й гвардейской стрелковой дивизии Герой Советского Союза гвардии полковник Борис Демидович Шевченко. Батальон под его командованием прорвался в населенный пункт, но в этом бою Шевченко был сражен вражеской пулей.

В ту же ночь геройски погиб и заместитель командира дивизии полковник Демидов, поднявший в атаку один из полков. При выходе из окружения все командиры и политработники показывали пример бесстрашия, вели за собой людей.

К рассвету противник в Скитке был уничтожен. Наши части пробили брешь в кольце и вышли из окружения.

29 января активные боевые действия прекратились. По приказу командования фронта корпус закрепился на занимаемом рубеже. Несмотря на отчаянные контрудары гитлеровцев, нашим войскам удалось сохранить стратегические плацдармы для будущего решительного наступления, которое завершилось полным освобождением всей Украины.

февраль 1944 года выдался хмурым и пасмурным. Лишь в один из последних дней растаяла облачная морось и неожиданно выглянуло солнце. Почернели, осели снега, побежали по буеракам звонкие ручейки.

Весна!.. Хороша она на Украине. Исходят паром в ожидании сева пашни, рокочут моторы тракторов. Говорливые хозяйки болят хаты, старательно подмалевывают лазурью наличники окон. И до самой полуночи звенят песни, разносится смех дивчин и парубков... Такой мне запомнилась украинская довоенная весна. А сейчас по Украине катилась война. Не радовала нас ранняя теплынь. Дороги развезло. А нашему корпусу после выхода из окружения предстояло совершить марш из Казатина в район Шепетовки и Грицева.

Лучи солнца сняли с земли снежное покрывало и обнажили ее, израненную, опаленную огнем войны. Печальное, страшное зрелище. Мы проезжали через села, сожженные гитлеровцами. Где они, те веселые украинские хаты, которые я видел здесь до войны? Где стройные тополя, трогательные вишняки? Повсюду «зона смерти» — сгоревшие деревни, печные трубы да черные обрубки деревьев.

Можно было бы и не рассказывать об этом марше: мы шли по освобожденной территории. Но разве забудешь его! Каждый из двухсот километров пути от Казатина до Шепетовки учил наших бойцов ненависти к врагу.

...У сожженного дома я заметил троих солдат. Один из них, высокий и стройный, останавливался через каждые три шага и оглядывался.

— Притормози-ка, Гриша, — сказал я шоферу и выскочил из машины. — Что случилось, хлопцы?

Пожилой боец поправил сбившуюся набок пилотку.

— Да вот, дружок наш. Пришел домой, а оно, видите.,, ни хаты, ни семьи.

Высокий солдат поднял голову. В сухих глазах — горячий блеск.

— П1о ж воны, проклятущи, зробылы з Украиною, товарищ полковник? Ось, бачитэ, тут я жив...

— А что с семьей?

— Угналы каты у Ниметчину.

— Значит, надо идти вперед, солдат, вызволять семью.

И по сей день отчетливо помню этого солдата: смуглое лицо, блестящие лихорадочные глаза, желваки на обветренных скулах.

Во второй половине дня мы въехали в деревню, в центре которой, на площади, высились развалины каменной церкви. Задерживаться мы здесь не собирались — ночевка была намечена в Плискове. Однако в деревне этой пришлось остановиться: мы узнали о новом чудовищном злодеянии фашистов. Эсэсовцы, отступая, загнали женщин, стариков и детей в церковь и в сарай, примыкающий к ней. Церковь они взорвали, а сарай сожгли. Спастись удалось немногим...

Когда я услышал о зверской расправе гитлеровцев над беззащитными людьми, у меня перехватило дыхание. Поспешил к командиру корпуса:

— Митинг надо провести, Андрей Леонтьевич!

Бондарев тоже был потрясен. Его худощавое лицо еще больше осунулось. Широкими шагами ходил он около машины, жадно тянул уже дотлевшую до гильзы папиросу. Потом повернулся ко мне:

— Давай, проводи... Пусть бойцы знают...

Митинг состоялся возле остова церквушки, излизанного черными языками копоти. Бойцы тесно сомкнулись вокруг импровизированной трибуны. Они слушали жуткий рассказ местного жителя — старика. Он был худ и костист. Ветер трепал и заносил в сторопу его седую бороду. Моросил дождь. И нельзя было понять, то ли это слезы в глубоких коричневых морщинах на лице старика, то ли капли дождя.

— Внуки мои, — говорил он глухим басом, показывая рукой в сторону сарая, — там от сгорилы. Фашисты измывались як хотилы, грабылы каты, вишалы... Но дитэй, дитэй-то за що? Хиба ж воны повынны, а? Повыныы, скажить, робятки?!

Вздохнула, заволновалась площадь. Поднялся на трибуну стройный сержант из полковой разведки.

— Дед, ты не сомневайся, — крикнул он высоким звенящим голосом. — Мы их настигнем! Ты, главное, не сомневайся, дед!.. — У сержанта не хватило слов. Он открыл рот, набрал полную грудь воздуха и на самой высокой ноте выкрикнул:

— Смерть фашистским выродкам!

— Смерть! — глухо выдохнула площадь.

Расходились молча. И только суровые взгляды и плотно сжатые губы выдавали внутреннее волнение.

К ночи мы прибыли в Плисков. Штаб корпуса расположился в уцелевшем здании школы. Почтальон принес мне два письма от жены Веры Ивановны, сразу два... Тут же надорвал конверт. Волнуясь, достал из письма фотографии сына Валерки. А ведь я не смог даже поздравить его с днем рождения!