Никита Демин - Война и люди

Тут же взял ручку, листок бумаги.

На село опускались сумерки...

«Сынок мой родной! Твой папа крепко тебя целует и поздравляет с днем рождения. Я сейчас на фронте, воюю с фашистами...»

Но дописать письмо не успел. Под окнами послышался какой-то шум.

— К вам, товарищ полковник. Делегация, — доложил ординарец.

Вышел на^ крыльцо. Две женщины вытолкнули из толпы оборванного, небритого человека.

— Зраднык! — Женщина, произнося это слово, не сказала — плюнула. Ведь «зраднык» по-украински — предатель. — Скильки вин, падлюка, чэсных людэй сгубыв, продав, маты моя!.. Ось спиймалы. Зараз до вас прпвэлы. До нашой ридиой Совецькой власти. Хочемо, щоб усэ по закону.

— А какую бы кару вы сами ему определили?

— Та що там! — зашумели в толпе. — К ногтю його. К ногтю, як вошу, щоб не смэрдило воно на билому свити.

Шепетовка 1944 года лишь отдаленно напоминала ту, довоенную, в которую я не раз приезжал, работая в политуправлении Киевского особого военного округа. Чистенькие, аккуратные прежде улицы исклеваны снарядами, завалены обломками кирпича, битым стеклом. С трудом узнавал я знакомые места. Вот в этом, кажется, здании располагался штаб стрелковой дивизии.

— Товарищ полковник! — Плотный низкорослый старшина прервал мои размышления о довоенных днях. Старшина был молод. Густые усы отрастил, видимо, для солидности.

— В чем дело?

— Может быть, вы мне поможете, товарищ полковник? У кого ни спрошу — никто не знает, где она живет, — старшина смущенно замялся...

— Кто?

— Тоня. — Увидев в моих глазах удивление, он совсем смутился и тихо добавил:— Невеста Николая Островского, товарищ полковник. Бывшая, значит.

Я невольно усмехнулся. Слишком уж странным показался мне Еопрос старшины. Искать человека из романа? Да и зачем? Но, когда старшина рассказал мне, в чем дело, и показал книгу в истертой картонной обложке, мне сделалось неловко за свою усмешку.

Книгу эту — «Как закалялась сталь» Николая Островского — возил с собой его командир роты. В тяжелые дни отступления она побывала в руках почти у каждого бойца. Не было бумаги. Заядлые курильщики «пускали в распыл» на закрутки даже бережно хранимые письма от жен и невест. А книга осталась нетронутой. Никто даже уголка страницы не надорвал. Только обложка поистрепалась. Ротный хорошо знал биографию Николая Островского, часто рассказывал о нем бойцам. Как-то пошутил: «Вот освободим Шепетовку, отыщем Тоню, расскажем ей, как книга Островского нам фашистскую немчуру лупить помогала. Пусть знает, какого парня проглядела».

В одном из боев командир роты погиб. А его рота пришла в Шепетовку.

— Не ищи Тоню, — сказал я старшине, — пустое это дело. Да и не стоит она того, чтобы на нее время переводить. А книгу... Книгу храни.

Где, в каком музее лежит сейчас этот томик в серой потертой обложке? А может быть, он у сына старшины или внука его? И так же, как фронтовики, учится он у Павки Корчагина стойкости, мужеству, смелости, честности, беззаветной любви к Родине? Кто знает.

Такие вот книги во время войны в руках умелого командира и политработника действительно превращались в идеологическое оружие огромной силы.

Ночью, подъезжая к Гридеву, мы увидели вспышки сигнальных ракет, услышали дробный перестук пулеметов. Итак, снова в бой.

4 марта 1944 года началась Проскуровско-Черновицкая наступательная операция войск 1-го Украинского фронта. Наш корпус вошел в состав 1-й гвардейской армии (командарм генерал-полковник А. А. Гречко, члены Военного совета генерал-майор И. В. Васильев и полковник М. В. Шевяков, начальник политотдела полковник В. Г. Сорокин), которая получила задачу прорвать оборону в районе Браженцы, Лабунь и наступать в общем направлении на Староконстантинов, Проскуров. Задача нелегкая, если учесть, что в разгаре весенняя распутица. Фронтовики знают, что такое распутица в период наступления. На дорогах грязь по колено. На автотранспорт надеяться не приходилось. Боеприпасы и продовольствие подвозили на волах. «Му-2 с длиппым зажиганием» — так метко окрестили солдаты нашу «роту подвоза». Представьте себе картину: идет по дороге этакий чумацкий обоз. Волы медленно тянут тяжелые повозки. Солдаты-ездовые устало месят грязь на обочине или дремлют, сидя прямо на снарядах.

— Как когда-то запорожцы, честное слово! — не раз в сердцах говорил командир корпуса. — Попробуй сманеврируй тут.

Снабжение, в общем, плохое, с перебоями. Голодновато жилось.

Командиры и политработники пи в чем не отделяли себя от рядовых бойцов. Солдатам есть нечего, и нам приходилось пробивать новые дырки в ремнях. Как-то мой ординарец Василий, парень шустрый и пронырливый, раздобыл немного муки.

— Немедленно в медсанбат, — приказал я ему.

— Товарищ полковник!.. — протянул оп, всем своим видом показывая, сколько энергии пришлось потратить и изворотливости проявить, чтобы достать эту муку.

— Давай, давай, топай. Раненые на «бабушкином аттестате» сидят, а мы с тобой будем тут пирогами баловаться. Да расписку принеси, что сдал все в целости.

Расписку он принес. Но долго еще обиженно поджимал губы.

Остро давала себя знать и нехватка людей. Наш корпус не успел пополнить свои ряды. В бой пошли в том же составе, в каком вышли из окружения.

С большим трудом нам удалось взять Староконстантинов и Красилов. Впереди был Проскуров. Здесь противник сосредоточил немалые силы. Его войска сжимали боевые порядки, использовали для обороны все, за что можно было зацепиться. А в корпусе растянулись тылы, артиллерия отстала, завязла в грязи, не успевала продвигаться за пехотой.

Едва штаб корпуса переместился в Черный Остров, на КП приехал генерал А. А. Гречко. Выслушав доклад Бондарева, сказал:

— Командующий фронтом поставил задачу: вашему корпусу во взаимодействии с соседями взять Проскуров.

Гречко посмотрел на наши вытянувшиеся лица, усмехнулся:

— Все ясно. Сейчас помощи просить будете. Тяжело, мол, «активных штыков» мало. Знаю. Поможем... — Он помолчал и добавил: — Чем можем. Но в основном рассчитывайте на собственные силы. Подумайте, все подсчитайте и доложите свои соображения.

Командарм уехал. Бондарев долго сидел над картой. Курил больше обычного. Потом поднял на меня ввалившиеся, обведенные синевой усталости глаза:

— Ну что молчишь, Никита Степанович? О чем начальству докладывать будем? Давай думать... Негоже скисать. Наступать-то все равно надо. Где людей возьмем, комиссар?

— Придется опять «Машку с Сашкой — в роту».

Бондарев улыбнулся.

— Ну что ж, давай, действуй. А я буду операцию планировать.

«Машку с Сашкой в роту» — фраза со смыслом. Символическая, что ли, вроде морской команды «Свистать всех наверх!». Создали мы в корпусе небольшой ансамбль. Два солдата в нем выступали в роли конферансье. Коронный номер их — шуточный перепляс с частушками на злобу дня, и назывался «Машка с Сашкой». Здорово он у них получался. Бойцы, помню, ладони отбивали, аплодируя. И вот в один из таких же, как сейчас, тяжелых для корпуса дней (было это несколько месяцев тому назад) приехал к нам генерал — представитель штаба фронта. Мы доложили ему, что людей в полках мало, нужно пополнение.