Лев Лурье - Ленинградский фронт

В январе 1942-го смертность в Ленинграде достигла чудовищных размеров — 4,5 тысячи человек в день.

Выжившие ослабели настолько, что не могли хоронить своих родственников. Вокруг кладбищ скопились тысячи незахороненных трупов. А крематория в городе не было. В районе парка Победы до войны находился кирпичный завод. Было решено его печи использовать в качестве крематория. На вагонетках вывозили трупы, на них же и сжигали, а пепел сбрасывали в карьеры. Ныне здесь пруды. Всего за 1942 год на заводе было сожжено 117 300 ленинградцев.

ВОСПОМИНАНИЯ:

Белоусова Татьяна

Я окончила курсы медсестер и начала работать в железнодорожной поликлинике. Там же работали мои мама и сестра. Когда прекратил ходить транспорт, мы добирались туда пешком. А когда ослабели, ночевали в подвале вместе с крысами и покойниками, потому что не в состоянии были идти домой. Крысы ходили, ничего не боялись, сидели, чистили брюшко, усики, смотрели на нас. Мы в них бросали что-то. А они сидели, как будто бы тут никого и нет.

Когда началась весна 1942 года, стали призывать чистить город, потому что он весь был залит нечистотами. Вышли работать все, кто как мог, потому что боялись эпидемии.

Потом появились грузовики. Мы понять сначала не могли, что они возят. А это, оказывается, выкапывали так называемых подснежников, людей, которые упали и замерзли. Буквально ломом выкапывали из-под льда и возили колоссальными штабелями. Сначала на Серафимовское кладбище, потом на Пискаревку. Там были братские могилы, куда этих людей сваливали и закапывали. В парке Победы была какая-то фабрика, там сжигали трупы. Тот, кто еще жив остался, возмущается, что сейчас там устраивают разные ларьки и прочее, потому что этот парк весь посыпан пеплом сожженных людей.

Королева Зинаида

Перестали ходить трамваи, добиралась пешком оттуда, где сейчас станция метро Чернышевская до Старо-Калинкина моста, на проспект Газа, в наше ателье. Последнее понижение продкарточек было 11 ноября, а первая прибавка — 25 декабря. Я сама кота ела. Пришла в семью двоюродного брата, он был на фронте, меня посадили за стол, угостили котлеткой, а потом и говорят: «Зина, а ты знаешь, что ела? Мы убили своего Пушка, это котлетка из него».

Шла один раз на работу рано утром. Увидела напротив парадной красную тряпку. Подумала: помыл человек пол и бросил. А после меня приходят девочки и говорят: «Зина, а ты ничего не видела? Там милиция и народ». А это, оказалось, голова девушки. Мама ее работала где-то поваром, и они продавали на Сенном рынке мясо и то, что можно было на студень сварить.

Я сама лично ела студень из клея. Я получала 250 граммов хлеба. Семья была 7 человек. Папа получал 250 граммов и сестра, это значит 750, и на троих неработающих по 125, вот разделите это на всех. Жгли соль у нас. В тряпочку завернем, сожжем и посыпем на хлебушек. Привкус получался такой, будто бы с яичком ели.

Может быть меня спасло еще то, что у одной нашей сотрудницы племянница работала на заводе Степана Разина, и там были жженые соевые бобы, и вот мы их ели. Люди даже землю ели, которую брали на месте сгоревшего Бадаевского склада, она была сладкая.

У меня умер брат, через два дня умерла мама, а еще через день умер отец. Вымыла их, зашила в простынь и рядом положила троих. Выписала акт о смерти у квартального и с сестрой отвезла их в морг, который находился напротив Финляндского вокзала. Накрыла одеялом и написала: прошу похоронить в одну могилу. Они похоронены на Пискаревском кладбище. 15 декабря умерла сестра, ее тоже вымыла, зашила и отвезла в морг. Осталась пятилетняя младшая сестренка. Я ее в детский садик устроила, потом эвакуировали в Алтайский край. Всех детей и военные предприятия эвакуировали. А мне не предлагали.

На улице Москвина, начиная от входа в приемный покой Александровской больницы, трупы были, как дрова в поленнице сложены, как раз по плечо. Это было что-то страшное. Очень много их было. Идет человек, падает и тут же умирает, а помогать ему сил ни у кого не было.

Москаленко Нина

Мы с мужем и знакомая семья военных хоронили детей. Мы — своего двухмесячного ребенка. Нечем было кормить. Результат — вздутие кишечника. Нас на машине подвезли к Волковскому кладбищу. Вы, наверное, знаете, что его окружает высокий железный забор. Так вот этот забор доверху, в 4 или в 5 рядов был уложен трупами. Но уже без простыней. Это жуткая вещь. Сразу сердце куда-то опустилось в пятки. Мы пошли по кладбищу. Надо было пройти до Дунькиной горки. И вот что я увидела. Стоит пирамида метра 3 в диаметре из женских трупов, во весь рот выставлены, голые, и у всех развернуты ноги. Что за люди это сделали? Было страшно смотреть. Прошла мимо. Молча, не кричала, не плакала. Стоит такая же пирамида из мужских трупов. Иду. За каждым кустиком маленькие детские трупики лежат. И вдруг смотрю: красивая женская голова блондинки, отрубленная лежит. Что дальше было думать? Почти весь город в трупах.

Когда пришла весна, появились грузовики. А нам сказали, что милиция вся умерла с голоду, что у нас вообще мужчин почти не осталось. Даже брали инвалидов в охранные войска. Думаю: каким образом появились эти грузовики? И что в них? Раньше в них, я видела, возили на мясокомбинат скотину. Но теперь, оказалось, возили трупы людей. Грузовики за грузовиками шли на Пискаревское кладбище. Там мой дядя жил. Рядом с его домом динамитом взрывали почву. Грузовики подъезжали и, как мусор, наших ленинградцев в образовавшиеся ямы сгружали. Потом пришлось дяде Мише работать на этом кладбище. Он говорил: «Идешь, тут торчит нога, там голова».

Юркин Григорий

Всю блокаду я был в Ленинграде, от начала до конца. Скопилось очень много трупов, и решением командования Ленфронта поручено было нашему полку собирать их и вывозить на Пискаревское кладбище. Зима была: 30 градусов мороза, земля промерзла почти на 1,5 метра. Инженерному батальону поручили делать траншеи. Пиротехники выезжали по ночам, сверлили лунки в земле, твердой, как гранит, закладывали взрывчатку и взрывами рыхлили землю. Днем саперная рота вручную копала могилы. А нашей противохимической роте пришлось закладывать в траншеи трупы. В течение почти трех месяцев, с декабря 1941-го по февраль 1942 года наша рота захоронила на Пискаревском кладбище 380 тысяч ленинградцев. Представляете, что это значит — 380 тысяч! Уже сами мы еле-еле двигались, потому что питания не было. Из положенных 300 граммов хлеба нам давали только 150 граммов и 75 граммов сухарей, которые даже в воде не размокали, не знаю, из чего они были приготовлены. Рота потеряла более половины людей.