Дмитрий Ненадович - Бестолковые рассказы о бестолковости

Как же теперь все это исправить? До генеральных репетиций остается-то всего-навсего две недели. Начальствующие, в панике орут на высоких военных, требуя уменьшить просвет до пятнадцати сантиметров. Тщетно. Чего орать? Вы пять недель вдалбливали в военного эти 20 сантиметров, он, военный, добросовестно гарцевал вокруг придуманных вами ящиков, затем закреплял эти 20 сантиметров в мышечной своей памяти, топая в составе шеренги. И закрепил, довел до уровня врожденного рефлекса. А вы хотите теперь так, что-то там крикнуть, как-то оскорбить военного и рефлекс пропадет. Не получится, придется немного поработать самим, последствия собственной же дури и устраняя.

Теперь военноначальствующие попеременно ходили впереди коробки, стараясь задать приемлемую (для сохранения монолитности строя) скорость коллективного продвижения. При этом они часто и нервно оборачивались, оценивания интервал между собой и самыми высокими из собравшихся военных. Иногда военноначальствующие, обернувшись, вопили истошными голосами: «Ко мне ближе трех метров не приближаться! Первая шеренга — гаси шаг!». (Видимо очень опасались они этого приближения. Напрасно. Особей с такими размерами детородных органов среди военных не наблюдалось).

Наконец, коробка военных вступила в фазу контрольных прохождений. К оценочной деятельности подключаются лица еще более военноначальствующие. Диапазон едких замечаний существенно расширяется. Приведем, как всегда, самые образные и нормативные:

— Равняйсь! Смирно! (По последней команде военный должен зафиксировать все свои суставы и сочленения, временно заглушив протекающие в организме биологические процессы).

Еще более начальствующий ходит вдоль коробки, оценивая качество равнения шеренг и степень оцепенения каждого военного. И вдруг: «Третий справа в четвертой шеренге. Вы что качаетесь, как танк на заборе? А-а-а, да вы еще и улыбаетесь как проститутка? Где начальник курса? Научите к завтрашнему дню своих разгильдяев в строю не качаться, и еще научите его при этом мужественно улыбаться. Доложить. Лично сам проверю. В 5.00. Не качаться и правильно улыбаться».

— Сапоги у идущего на парад военного должны быть начищены так, чтобы даже после прохождения торжественным маршем, военный, отпущенный в увольнение, по отражению в них (сапогах) мог бы контролировать все происходящее под юбкой подруги.

Вот так вот длинно, но образно, местами в стихах. Чем военноначальствующий больше, тем длиннее и образней он изъясняется. Так всегда происходит с высоко военноначальствующими, по мере их отдаления от низменности мелких земно-портяночных проблем остальных военных и погружения в сферы философско-теологические.

По этому поводу, наверное, уместным будет вспомнить следующий анекдот. Встречаются как-то на отдыхе у морского побережья после двадцати лет службы три однокашника, не встречавшиеся друг с другом с самого выпуска из оконченной ими бурсы. Один из них дослужился до генерала, второй до подполковника, а третий только до капитана. Прогуливаются они как-то вдоль морского побережья, неспешно беседуют, друзей вспоминают, молодые свои годы. Несколько выпадает из этой идиллии капитан. Время от времени капитан начинает разговоры о несовершенстве окружающего мира и армейских порядков в частности (кстати, очень не по доброму поминает он парады). Капитан с горечью повествует своим однокашникам о том, что вот он, мол, очень талантлив, во всем давно уже разобрался и тащит свою ратную службу за всех и за вся. Он тащит-тащит, а его словно не замечают, и все время наглейшим образом обходят чинами. А иногда даже, наконец, заметив, сразу задвигают его служить в самые дальние гарнизоны. Слушая эти обычные для неудачника стенания, генерал задумчиво поднимает с берега ракушку и прикладывает ее к уху. По лицу генерала растекается мечтательная улыбка: «Какой насыщенный шум прибоя. Кажется, что эта ракушка впитала в себя всю звуковую гамму морской пучины! Я даже слышу шорохи акул, задевающих плавниками коралловые рифы». «Позвольте-ка, полюбопытствовал подполковник и, приложив ракушку к уху, радостно и подобострастно закивал головой — как вы правы, удивительные звуки, отродясь ничего подобного не слыхивал. Как они все-таки грациозны — эти акулы».

«А ну-ко дайте, — потянул ракушку к своему уху капитан и минуту сосредоточенно слушал, — полная чушь, точно так же шумит и обычная пустая банка из-под огурцов».

«Да-а-а, — задумчиво протянул генерал, — теперь мне понятно, почему мы за двадцать лет дослужились до таких разных званий».

Перенесемся теперь с романтического морского побережья на скучный строевой плац. Здесь уже намечаются перемены и наконец наступает долгожданный период ночных тренировок на широкой площади. Военных перед таким ответственным делом тщательно, как лошадей, подковывают для создания ими большего грохота и раздают им праздничные аксельбанты — хитрое сплетение посеребренных нитей с увесистым, смотрящим вниз, медным таким предметом, по форме напоминающим штекерный разъем. Аксельбанты служат для украшения военных, и благодаря серебрению, стоят довольно дорого.

(После окончания парада его участники по традиции отпускаются в увольнение, исключительно украшенные аксельбантами. И кругом звучат инструктажи начальствующих, приблизительно следующего содержания (здесь почти дословно): «Водку в аксельбантах не пить. В аксельбантах — только чай, ну или лимонад там какой-нибудь не просроченный. А если чувствуешь, что не удержишься и все равно напьешься, сволота, сними перед этим аксельбант и обвяжись им по поясу под нижним бельем. А то так: пьяный «парадник», похрюкивая, лежить на тротуаре. К нему, сволоте, тихо подползает хитрая гражданская сволочь, срывает аксельбант и исчезает в надежде обогатиться. Так или нет?»

— Так точно, — гудят военные и одобрительно кивают головами в надежде на скорейшее завершение инструктажа.

Подготовка продолжается, вступая в завершающую свою фазу. Ночью военные топают по Дворцовой, потрясая аксельбантами, коротко спят, затем опять топают по плацу, готовясь к ночным своим прохождениям, а ночью опять на Дворцовую. И так всю оставшуюся перед парадом неделю.

«Почему ночью-то!» — возможно воскликнет не отвыкший еще удивляться читатель.

Вот-вот, удивленный мой читатель, теперь-то можно сделать вывод: вам не понять, вы, читатель, не служили. Давно известно, что тот, кто служил, в цирке уже никогда не рассмеется. А почему все же ночью? Попытаюсь ответить. Скорее всего, это делается, исходя из интересов сохранения новизны восприятия праздничного действа гражданским населением. Артисты ведь не репетируют премьеры, за редкими исключениями, перед большим количеством потенциальных зрителей. Зрители ведь могут потом на премьеру не прийти, сборы упадут. А военные это ведь те же артисты. Все отрепетировано, вплоть до непобедимых «гагаринских» улыбок. Правда вот со сборами, наверное, все же не получится — некому ничего собирать и бегать с пахнущей потом шапкой по брезгливым зрителям, все ведь при деле, все громко-подкованно топают. Звеня просто топают и при этом еще и медно дудят. Ночью, отметим, не дудят вообще никак. Не говоря уже даже о медности. Ночью военных с медными дудками могут неправильно понять. Вот поэтому и не дуют никуда военные — не хотят они создавать дополнительных недопониманий в отношениях с трудовым народом.