Брайан Кастнер - Долгая прогулка

Я не заслуживаю звания Безумца. Не то чтобы я был для него слишком хорош — скорее недостаточно хорош. У меня было недостаточно много командировок в горячие точки. Недостаточно много боевых заданий. Недостаточно трупов. Недостаточно самодельных взрывных устройств. Недостаточно случаев, когда снаряд или пуля пролетали совсем рядом. У меня не умирали на руках друзья. У меня целы руки и ноги. Ничье лицо не взорвалось в оптическом прицеле моей автоматической винтовки. Есть много ребят, которые сделали больше, чем я, вынесли больше, чем я, и вернулись домой в гораздо худшем состоянии. Они, а не я, заслужили это звание.

Я по-прежнему боюсь сыпучего песка. Я не имею права быть Безумцем.

Как я представлял себе возвращение домой? Я думал, что буду гордиться собой не меньше, чем Златовласка, сбежавшая от медведей [24] Златовласка (Goldylocks) — персонаж английской детской сказки, аналогичной русской сказке «Три медведя». . Я думал, что буду вспоминать тех, кто вернулся до меня, рассказывать об их мужестве, испытывать удовлетворение от собственной причастности к этой войне и от успехов последующей жизни. Я думал, что раз в году на параде в День ветеранов уроню скупую слезу, а в остальное время просто буду с достоинством нести звание ветерана.

Мне не удалось сохранить равновесие. Легкомысленная рассеянность периодически неотвратимо сменялась лихорадкой Безумия. Чего бы только я не отдал за то, чтобы ко мне вернулось былое дерзкое легкомыслие.

Эмерсон был прав. Жизнь состоит из предметов, о которых мы думаем весь день. Я теперь постоянно думаю о своем Безумии: даже если мысли о нем не выходят на первый план, я все равно помню, что оно прячется в тени, неотступно меня преследуя. Когда-то мыслительная деятельность доставляла мне радость, но теперь ее вытесняет самодостаточное Безумие, которое будет расти и крепнуть, если я не втопчу его в землю изнурительными пробежками или не изгоню с помощью медитаций. Но поскольку я не могу с утра до вечера бегать или заниматься йогой, Безумие незаметно возвращается: сначала меня посещает одна непрошеная мысль, потом другая, потом третья — и так далее, пока, наконец, оно снова во мне не закипит.

Если я целый день размышляю о жизни и целый день пребываю во власти Безумия, то и моя теперешняя жизнь — Безумие.

— Но ведь я чуть не убил тех женщин, — говорю я своей новой докторше-мозгоправу. — В День шести заминированных легковушек.

Я слышу, как в мою голову вторгаются без спроса их вопли, нарушая покой, которым я так дорожу. Мои ноздри наполняют зной и пыль, запах застоявшейся крови из луж глубиной по щиколотку и смрад нечистот. Как и тогда, меня это ужасно злит. Они никогда не замолчат. Они до сих пор не умолкают. Их вопли и плач преследуют меня дома и в госпитале для ветеранов.

— Я мог это сделать, — говорю я. — Это было нетрудно.

Что это — хвастовство или исповедь? Кого я пытаюсь убедить — ее или самого себя?

— Но ведь вы этого не сделали , — утешает меня докторша. — Вот что важно: вы не стали по ним стрелять.

— Я не об этом, — отвечаю я, — ведь стрелять в них я не стал только по одной причине: у меня не хватило смелости. Я сдрейфил. Испугался. Они истошно вопили, и я хотел, чтобы они умерли, и у меня был автомат, и я всерьез намеревался их убить. Нельзя делать из меня святого только потому, что я не нажал на спусковой крючок. Я бы нажал, если бы не проявил слабость. Я ничем не лучше любого из террористов, за которыми мы охотились. Просто у них хватало духу довести дело до конца, а у меня нет. У них была воля. Я бы хотел иметь такую силу воли, но у меня ее нет.

— То, что вы пощадили их, делает вам честь, — настаивает моя докторша. — Так же, как и то, что это не дает вам покоя теперь.

— Там, в Ираке, курды и арабы ненавидят друг друга сильнее, чем они любят собственных детей. Но я ничем не лучше. У меня нет ненависти ни к ним, ни к их детям, но я поубивал бы их всех, если бы так мог вернуть Джефа и Рики.

Рики умер на операционном столе в Сиэтле за два месяца до того, как я сошел с ума.

В его мозгу лопнул сосуд, когда он летел вместе с женой и дочкой из Флориды в штат Вашингтон к родственникам. Причиной была аневризма в лобной доле головного мозга. Отчего она разорвалась, мы никогда не узнаем. Возможно, из-за перепадов давления во время полета. Рики почувствовал ужасную головную боль, а когда самолет приземлился, его тошнило. Он плохо понимал, что происходит, не мог сосредоточиться, что-то бормотал, а пока его везли на машине в больницу, совсем потерял способность говорить по-английски. В отделении экстренной медицинской помощи набросился на рентгенолога, снимавшего компьютерную томограмму его мозга. К этому моменту Рики был уже другим человеком с трансформировавшейся психикой. К полуночи он потерял сознание, а наутро умер.

Возможно, это была чистая случайность. А возможно, имело какое-то отношение к меланоме, которую Рики успешно поборол несколько лет назад. Врачи не исключали, что причиной разрыва аневризмы стал небольшой метастаз опухоли в мозгу.

В такое объяснение я не верю. Думаю, смерть Рики была следствием полученной им черепно-мозговой травмы — этакой подвешенной на нитке мины с часовым механизмом, готовой взорваться в назначенное время. Рики служил в составе воздушно-десантной боевой группы, прыгал с парашютом и остался жив после всех командировок в Ирак. Он делал все, что полагалось, выполнял свой долг, жил, не выпуская из рук оружия, благополучно вернулся домой и устроился на относительно спокойную и менее опасную работу — инструктором в школу саперов во Флориде. Рики не погиб в бою — он умер, будучи преподавателем. Учителем, находящимся в отпуске.

Его убили. Он выполнил боевое задание, благополучно добрался до передовой оперативной базы, вернулся домой и оказался наконец в безопасности. Но на самом деле, опасность никуда не исчезла. Ни для одного из нас. Каждого из нас по-прежнему могут убить в любую минуту.

Осознав это, я увеличил темп пробежек.

— Надо же, — удивилась моя новая докторша. — Вы живете в режиме быстрой перемотки.

— Сэр, вы слышали притчу о банке со стеклянными шариками? — спрашивает Рики. — Один парень, исходя из своего возраста и среднестатистического показателя продолжительности жизни, рассчитал, сколько ему осталось жить. Потом положил в стеклянную банку соответствующее количество шариков и стал каждый день вынимать по одному. Незаполненное пространство в банке день ото дня увеличивалось. Это служило ему напоминанием, как важно дорожить каждым прожитым днем. Слишком многое нужно успеть сделать, а ведь есть еще много такого, что приносит радость и дарит наслаждение. Жизнь слишком коротка, чтобы тревожиться, волноваться и сходить с ума.