Георг Фингер - 1976. Москва – назад дороги нет

«Фердинанд, так дело не пойдет. Я должна посмотреть, что там внутри. Может быть Моня шпион и там лежат опасные документы». Я сказал жене, что чужой чемодан принципиально не открою. На что она разразилась громким плачем и сказала, что я жестокий человек, и не люблю ее и сына, что подставляю всю семью под удар. Мне так стало ее жалко, что я согласился, чтобы она открыла этот проклятый чемодан. Действительно, там оказались только судебные акты, которыми Моня хотел потрясти Запад. Пистолетов и бомб – там не было. Подслушивающей аппаратуры и пеленгаторов тоже. Жена перестала плакать и поцеловала меня в щеку. Еще она мне сказала, что чемодан битком набит презервативами и резинками, которые вдевают в трусы. Зачем это было нужно, пока оставалось мониной тайной.

Оставалось два-три дня до отлета самолета на Вену. О маршруте нам рассказал Моня. Вдруг раздался звонок в дверь, и вошел Моня. Это был Моня, и не Моня. Сгорбленный, небритый, грязный пожилой человек стоял в дверях и умоляюще смотрел на нас. Мы обрадовались отчаянно. Пропажа Мони на целую неделю, к КГБ не имело никакого отношения. Оказалось, что Моня в порыве предпринимательства, поехал в село Палех [10] Палех – деревня, где изготовляют знаменитые шкатулки. и предложил тамошней администрации секрет изготовления лакокрасочных составов, в обмен на секрет изготовления красок палехскими мастерами.

Он показался администрации странным человеком, и была вызвана милиция. Милиционер попросил предъявить документы. Моня широким жестом вынул из кармана штанов визу на Израиль. Мент, который с роду не видел такого документа, да еще с гербовой печатью, просто обомлел и не знал что делать. Была вызвана подмога. С Мони сняли пояс, шнурки, очки, чтоб не порезался и не повесился и посадили в обезьянник с местной шпаной, где послушный и полуголодный опасный международный шпион и просидел благополучно до выяснения обстоятельств несколько дней. Били его или не били, осталось тайной. Но подозрительное под глазом желто-фиолетовое пятно настойчиво намекало на это.

Вот так, наш Моня снова оказался у нас. Подошел день отъезда. С утра мы сдали управдому квартиру, которая по теперешним временам стоила бы 200 000 долларов, помахали на прощанье рукой. Так, наугад. И такси повезло нас в Шереметьево. Зал аэропорта произвел на нас сильное впечатление. Отъезжающие и провожающие толпились вместе. Люди, стоявшие в кучках по трое-четверо, были очень похожи друг на друга. Казалось все евреи уезжают из России. Я подумал про себя, что если так будет продолжаться, то такой нации в России не останется. А похожи друг на друга были потому, что друзья боялись провожать уезжающих. Из провожающих были только близкие родственники. Мы провели в Шереметьево целую ночь, сидя на чемодане и сумке. Рыбки были невозмутимы, и тихо плавали в водорослях. Утром была объявлена посадка на самолет, летящий в Вену и все засуетились.

Уезжавшие увидели удивительную картину. По обеим сторонам лестницы, ведущей наверх в таможню, стояли солдаты с «калашами» на груди. Наверное, для того, чтобы попугать изменников родины. Похоже, им это удавалось. На втором этаже красовался огромный портрет Брежнева с несчитанным количеством звезд, кто его знает – Труда или Героя Советского Союза.

И вот таможенница приступила к осмотру. Как я уже писал, со мной был специальный аквариум, который для меня сделали перед отъездом. Он был из плексигласа и герметичным. От маленького моторчика на батарейках в него подавался воздух. Находился он в чемодане с утепленными стенками. В аквариуме плавали четыре японских рыбки с красными шапочками на головах. Это были две самочки и два самца довольно крупных размеров, сантиметров по двадцать.

Документ, подаривший нам Свободу. Виза для воссоединения с несуществующей в Израиле семьей.

Последние пару лет перед отъездом они были очень плодовиты и давали чудесное потомство. На рынке они плавали, отделенные от детей, чтобы было видно, во что через два года превратятся мальки. Эти четыре чудесные рыбки материально поддерживали нас. Я не мог с ними расстаться в надежде, что то же самое произойдет на Западе.

Наивный, наивный человек!

Почему-то осмотр начался именно с этого чемодана.

– Откройте! Что у вас там? – сказала таможенница.

Я открыл, и она увидела там моих чудесных рыбок. На ее лице появилось искреннее удивление. Я подумал, что в ее голове закрутились мысли, что перед ней стоит или полный идиот, или обыкновенный хитрец. Из десятка тысяч «изменников Родины» вряд ли кто был способен на такую глупость – везти с собой рыбок. Видимо, о состоянии зоомагазинов на Западе она знала лучше меня. Взяв ножницы, она приготовилась разрезать их животы, наверно, надеясь найти там заветные камушки. В этот момент я, не сдержав себя, закричал:

– Не делайте этого, ведь вы можете пропустить аквариум через рентген!

После минуты молчания она отложила ножницы, и аквариум проехал через рентген, который, к ее удивлению, показал, что у рыбок в животе ничего е было, кроме переваренных водорослей.

Кончилась война. Феникс, возрожденный из пепла. Мама моей жены – Елена Алексеевна Орлова. За спиной путь от Москвы до Вены. Женщина, защитившая Родину! Прочь – военную одежду!

Как я потом узнал, из-за этой процедуры вылет самолета задержали на 20 минут. Затем таможенница велела поставить наши два чемодана и сумку на стол. И здесь со мной приключилось такое, о чем я буду помнить всю оставшуюся жизнь. Она деловито стала доставать все, что там лежало и наткнулась на ордена и медали и военные фото матери моей жены. Бесцеремонно отложила их в сторону, заявив, что эти секретные вещи за границу вывозить нельзя. Затем она добралась до тещиной урны с ее прахом и, грозно поглядев на меня, сказала: «А что это у вас такое? Да еще зацементированное?»

Я объяснил, в чем дело. «Знаем вас, изменников, жидов, всю родину обокрали, а теперь хотите сладко пожить за чужой счет. Бриллианты, наверное, везешь». Я побледнел от такого хамского заявления. Затем она расстелила на столе грязную газету, ударила молотком по урне и высыпала прах Святой женщины – защитницы Родины – на ее мятую поверхность. Потом деревянной лопаткой стала перемешивать пепел. Чем дольше она возилась, тем больше ее несимпатичное лицо искажалось недовольством. «Забирайте», – сказала она, ничего не найдя. «А куда забирать?» «А куда хотите». Я собрал пепел в газету и завернул в виде кулька. Комментировать я ничего не стал. Я был в ужасе. И от бессилия так сжал кулаки, что пальцы хрустнули и побелели. Затем шагнул за дверь и увидел самолет, который должен был увезти нас на Свободу.