Евгений Бунимович - Вкратце жизнь

И, может быть, то, что я потерял бабушку, было даже не главным (не хочется такое понимать, но это так).

Впервые физически, нутром я ощутил смерть, неизбежность смерти.

А то, что нет больше родной моей бабы Эси, я почувствовал, пережил, осознал уже потом, позже.

Когда привычно, рефлекторно хотел позвать – и осекался.

Я повзрослел после смерти бабушки, стал другим. И я гораздо лучше помню себя после этого. И школу, и дом, и всех вокруг…

“С парадного фотопортрета в картонной рамке с золотым тиснением на нас глядит холодноватым взором записной франт”. Дед Исаак.

“1908 года декабря 23 дня. Ученицы пятого класса гимназии Г-жи П. Н. Юренъ”. Баба Роза в верхнем ряду справа.

“Такой бабы Эси я не знал и даже не подозревал о ее существовании”, 1912 год.

“Деда Ефима я не застал: он умер до моего рождения”. Вверху: дед Ефим – справа. Внизу: первый слева, с братьями, отцом и дедом.

“В канун войны отец поступил в аспирантуру мехмата”.

“Мама поступила в университет в июне сорок первого, когда отец уже ушел на фронт”.

С однополчанами, 1943 год. Отец – первый справа.

Родители перед Парком культуры, 1 мая 1960 года.

С мамой в нашем дворе, 1956 год. Наш деревянный дом у Палихи давно снесли, тополя еще живы.

С мамой, папой и бабой Розой на Патриарших прудах, 1957 год.

“Старший брат все школьные годы был круглым отличником”, 1957 год.

“До школы гулял в маленькой частной детской группе по саду ЦДСА”. Справа от меня – Сашка (Александр Давыдов), 1960 год.

“Рос я ребенком задумчивым и покладистым, звезд с неба не хватал”. Фото 1959 года.

“…Баба Эся была в моей жизни всегда, каждый день – с самого первого”. С бабушкой и братом, 1960 год.

Изображая прилежание. Во французской спецшколе, 1962 год.

“Летом мы весело и безмятежно стояли под Москвой школьным палаточным лагерем”, 1967 год.

Логика была математически безупречной – все-таки звонили из физматшколы.

К полувековому юбилею готовился том воспоминаний выпускников знаменитой московской Второй школы. Коль скоро я выпускник, да еще последнего перед ее разгромом 1970 года, и при всем при том в некотором смысле писатель, то сами небеса велят мне поучаствовать в этой достойной акции.

Но, видно, небеса тогда не очень велели. Ничего я не написал.

Прошло еще пять лет, вышла объемистая книжка воспоминаний выпускников и учителей. Школа отмечала следующий, уже не столь круглый юбилей.

Мы пили чай (не только) в кабинете нашего легендарного директора Владимира Федоровича Овчинникова.

Потом с однокашниками и нашим классным Яковом Васильевичем Мозгановым в кстати подвернувшейся забегаловке ели, пили, пели, вспоминали.

После активных ностальгических возлияний долго не спалось. В неверном предутреннем полусне стали возникать картинки – сначала смутные, потом все более яркие…

Собственно, так и появились эти воспоминания. Оставалось только записать. Теперь на бумаге все выглядит не столь ярко и пронзительно.

Тогда, под утро, с похмелья получилось (показалось?) куда лучше.

Когда идут стихи, это как карабкаешься куда-то вверх – то легкость нездешняя, то дыхание сбивается и можешь сорваться. А эти воспоминания я писал без напряга. Верный признак графомании.

И еще. Бывают мемуаристы – с первого случайного знакомства замечательные люди доверяют им свои самые сокровенные мысли и чувства. Со мной не так. Не делились. Не сразу.

Пришел я в школу четырнадцатилетним шалопаем. У мальчишек в карманах вечно собирается всяческая кажущаяся только им важной дребедень. Наверное, и то, что вспомнилось, – такая же дребедень, совсем не самое важное. Но запомнилось именно это.

А память у меня никуда. И это только усугубляется с годами (как, впрочем, и все остальное). Получается – мало того, что застряло в памяти не самое важное, так еще и этому застрявшему едва ли можно вполне доверять.

Но ничего перепроверять не буду. Как это сохранилось в пыльных байтах моей памяти со всеми ее вирусами и тараканами – так это и было. Таков базовый постулат моего эгоцентрического мироощущения.

В конце концов, осознанию непростых взаимоотношений между правдой факта и правдой художественного вымысла меня учила именно Вторая школа.

А я был хорошим учеником.

Рос я ребенком задумчивым и покладистым, звезд с неба не хватал.

В маленькой частной группе гулял по саду за бывшим Екатерининским институтом благородных девиц, который именовался тогда Домом Советской Армии.

В группе нас было пятеро дошколят: Сашка, сын поэта Давида Самойлова, Коля Шастин, будущий детский хирург Филатовской больницы, и две девочки, след которых утерян во времени и пространстве (пятый – я).