Евгений Бунимович - Вкратце жизнь

В типичном городском саду ЦДСА мороженое накладывали в вафельные стаканчики; парочки, юные и не очень, плавали на лодках (залог – часы).

Культуре и отдыху верно служили также качели, голубятня, читальня (летом), каток (зимой) и даже мини-планетарий.

Главным местом свиданий и встреч (если кто потерялся) была свежеустановленная скульптура “К звездам”.

Подобно Прометею, несущему огонь человечеству, в скульптуре запечатлен молодой, полуобнаженный и могучий титан в набедренной повязке. Словно факел запускает он в небо ракету, которая устремляется в бесконечную синеву навстречу новым открытиям и приключениям.

Бодибилдинг тогда еще не практиковали, поэтому могучий титан в набедренной повязке вышел у скульптора несколько худосочным.

Упражняясь с нашей бонной Адой Ивановной в устном счете, мы ему все ребра пересчитывали.

Ада Ивановна заодно якобы учила нас немецкому. В итоге немецкий оказался как раз из тех языков, на которых не знаю практически ни слова. В отличие от Саши, который по сей день помнит (если не врет) какой-то немецкий стишок.

Впрочем, Сашка, как и все остальные в группе, был старше меня на год. А когда тебе пять лет, а им, гадам, уже шесть, это весьма существенно.

Собственно, эта дельта возрастов и определила мою дальнейшую образовательную траекторию. Когда все четверо партнеров по немецким прогулкам в саду Советской Армии отправились в первые классы, встал вопрос, что делать со мной, которому до школы оставался еще целый год.

На семейном совете решили запихнуть и меня в первый класс школы, которая была прямо под окнами родительской спальни. И запихнули (чудом сохранившаяся записка наробразовской начальницы: “Принять в школу в виде исключения”).

Все нормальные люди с умилением вспоминают своих первых учительниц, бережно хранят в памяти детали – кружевной воротничок, стоптанный башмачок, седые прядки, школьные тетрадки. Пару золотых зубов по углам и привычку застегивать кофту не на ту пуговицу.

Ну хотя бы имя-отчество…

Я не только не помню свою первую учительницу – я вообще из первого своего школьного класса не помню решительно ничего. И никого.

Когда оказываюсь в чужой, чуждой обстановке и некуда деться, я окукливаюсь, впадаю в некую дремоту. Как компьютер, который не отключен, но монитор темный, только огонек в углу мигает. Если снова и включается, то совсем не сразу.

Это и сейчас так. Замыкаюсь в своей скорлупе, в коконе, в батискафе на дне морском и даже на прямые обращения реагирую не сразу, а после изрядной паузы.

Похоже, первый школьный год я провел в этом батискафе безвылазно.

Как известно, в первом классе никаких отметок, кроме “пятерок”, в принципе не бывает. Тем более – в итоговом табеле успеваемости.

В моем табеле за первый класс “пятерок” не было вообще.

Родители с этим смирились. А что им оставалось?

Старший брат все школьные годы был круглым отличником. Ну а младший… Кем является младший брат в сказках народов мира, хорошо известно.

Однако когда после первого моего класса школу преобразовали в интернат для умственно отсталых детей, родители, видимо, решили, что это уже слишком, и перевели меня в соседнюю школу, через дорогу. Но ненадолго.

Через неделю после начала занятий мама услышала от соседки, что совсем неподалеку, на Палихе, открылась французская спецшкола. Спецшколы только входили в моду, и классы по конкурсу там уже давно были набраны. Да если бы и оставалась такая возможность, судя по плачевным итогам первого класса, вести меня на собеседование было вполне бессмысленно.

В итоге вместо меня собеседование успешно сдала моя великая мама. Во всем, что касалось детей, она была неостановима. И хотя это было против всех правил и инструкций, меня зачислили.

Сначала – условно.

Япопал в среду, которая была моей. Батискаф больше не требовался.

Конечно, и во французской спецшколе невыносимых училок хватало. Математичка Анна Федоровна, диктуя в нос условие банальной задачки “Из пункта А в пункт В вышел поезд…”, умудрялась делать грозные ударения не только на каждом слове, но и на каждой букве, включая согласные.

Особенно мрачен был в ее исполнении конечный пункт В.

Однако атмосферу школы задавала не она, а местные “француженки” – учительницы французского языка. Их было много, они менялись у нас почти каждый год (может, методика такая?), я помню всех.

На каждой лежала своя печать нездешности, тень иного, удивительного мира, отгороженного от нас, советских пионеров, глухим “железным занавесом”. Вообще-то наши француженки сами никогда во Франции не были. При этом они тщательно отрабатывали нюансы произношения и грамматических форм французского языка, досконально изучали с нами план Парижа, по которому никогда не бродили.

Это был настоящий театр абсурда, рядом с которым дистиллированный абсурд Беккета – Ионеско кажется вершиной соцреализма, – но тем незамутненней и прекрасней был творимый ими миф Франции, избавленный от каких бы то ни было бытовых подробностей.

Наша классная руководительница Галина Борисовна была очень молодой и очень симпатичной. Этого оказалось вполне достаточно, чтобы мы ее полюбили. На классных часах она читала вслух нудную книжку про хорошие манеры, стараясь таким безнадежным способом их нам привить.

Вскоре Галина Борисовна уехала на работу в дружественную Африку.

Снова я увидел ее в вестибюле школы пару лет спустя и чуть не кубарем рванул вниз по лестнице. Она мельком приветливо посмотрела на меня, сказала: “Как ты похорошел!” – и продолжила разговор с коллегой.

Мне было тогда лет двенадцать (может, тринадцать). От такого поворота я остолбенел, на ватных ногах направился к зеркалу, что висело у входа в раздевалку. Попробовал посмотреть на себя какими-то иными глазами, но ничего нового не обнаружил. На меня глядел ошалелый отрок в школьной бесформенной форме мышиного цвета.

Примерно к тому же времени относится воспоминание о том, как мы в школьном сортире как положено мерялись пиписьками. Самая убедительная оказалась у тощего одноклассника, в шеренге на физкультуре стоявшего последним. Это озадачило.

На этом месте закроем опасную тему полового созревания (временно) и обратимся к моменту перехода во Вторую школу.

Тут своя история. Когда после седьмого класса я получил грамоту на городской олимпиаде по математике, а следом за ней – письма из математических школ с приглашением поступать туда без экзаменов и собеседований, родители призадумались. Навели справки. Решили сдать меня во Вторую матшколу – она считалась лучшей в Москве.

Летом мы весело и безмятежно стояли под Москвой школьным палаточным лагерем. Туда родители и приехали за мной – пусть и без конкурса, но надо было обозначиться в новой школе в определенный день, чтоб меня зачислили.