Владимир Кантор - Посреди времен, или Карта моей памяти

Владимир Кантор. И Александр Второй – это половина, которой не хватило крепости или крутости, я не знаю как, нынешним языком говоря, Петра и Екатерины удержать страну в повиновении, потому что те проводили реформы. Ведь при Петре и при Екатерине в результате экономический уровень страны возрос в десятки раз, то, что называется национальным богатством или как еще назвать.

Виктор Шендерович. При этом, если говорить о Петре, то с Запада он взял только технологии.

Владимир Кантор. Не только.

Виктор Шендерович. Парламентаризм как идею он оттуда, мягко говоря, не вынес.

Владимир Кантор. А извините, из кого парламент было делать?

Виктор Шендерович. Ну да. Как идею, я же сказал.

Владимир Кантор. Как идею он вынес. Он первый приказал перевести на русский язык Локка, «О веротерпимости» его книгу, или «О толерантности», как ее назвали. А на Локке строится вся западная демократия. И это Петр велел сделать в России. Петр говорил с Лейбницем и по его совету построил академию в России. У нас часто говорят: а почему академию, а не школы начальные? А кто учил бы в этих школах начальных. Были люди? Не было.

Виктор Шендерович. Мне кажется, я не большой сторонник Петра Алексеевича, хотя кто меня спрашивает, собственно, но все- таки ему это нужно было для того же, для чего советской власти нужен был академик Сахаров – чтобы сделать водородную бомбу.

Владимир Кантор. Никакого проку от академии у него не было вообще.

Виктор Шендерович. Некоторые внешнеполитические интересы.

Владимир Кантор. Никаких. В этот момент – никаких. Конечно, он Россию поднял на дыбы, а не на дыбу – все-таки вздыбил. В том смысле, что Россия вошла в Европу, вернулась, вернее, в Европу, откуда она была изгнана татарами. Россия была морской державой при киевских князьях, она стала сухопутной при московских. При Петре она снова стала морской державой. Не было флота, не было армии, не было газеты, не было алфавита, которым мы пользуемся. Это не Кирилла и Мефодия, это алфавит, сделанный Петром, и так далее.

Виктор Шендерович. Разумеется. Я в данном случае повторяю, я выступаю в качестве адвоката дьявола.

Владимир Кантор. А академия как раз никаких политических выгод не несла, как не нес политических выгод перевод Локка. Ребята, учитесь толеранции – говорил он.

Виктор Шендерович. Вернемся напоследок к нашим делам скорбным. Когда мы выберемся из этого малого времени в какое- то чуть побольше?

Владимир Кантор. Во-первых, зависит от каждого из нас, в каком времени жить. Как сказал когда-то поэт – я о Науме Коржавине, – «нету легких времен». Их вообще нет в истории. И вопрос в том, как прожить в любом времени достойно. В общем можно. Система движений и откатов характерна для любого исторического процесса. Что будет, будет ли статус-кво некоторое, что было бы для России не самым худым вариантом на самом деле. Потому что статус-кво – это периоды, которые Россия переживала редко. Хотя статус-кво противное, но тем не менее. Я не знаю. Дело в том, что, как и всегда, все зависит не только от нас с вами и вообще не от России. Потому что как повернется мировое развитие. Скажем, карикатурная война, она говорит о тех процессах исторических глобальных, которые могут повернуть XXI век в совершенно неожиданную сторону. Роль России в этих процессах… тоже нам пока неизвестно, какую роль будет играть, не снова ли щитом.

Виктор Шендерович. «Мильоны вас, нас тьмы, и тьмы, и тьмы». На этой оптимистической ноте мы заканчиваем беседу с писателем и философом Владимиром Кантором. Спасибо, что пришли к нам.

Это слово будет в двух частях. Первая – объяснительно-информативная и благодарственная. Вторая уже вводит в мемуарное пространство книги.

Примерно лет десять тому назад некоторые издатели начали мне предлагать написать книгу мемуаров, мол, вы многое видели, у вас было много интересных друзей и знакомых. Я категорически отказывался, поскольку считал свое время малоинтересным, тем более неинтересной свою собственную жизнь. Да потом я не мог даже вообразить, как это я сяду и начну описывать свой мир, родственников от какого-то там колена, друзей, с которыми общался, пил водку, болтал. Тем более табу для меня были мои любовные увлечения (такими и остались). Точнее сказать, я размотал свою биографию по своей прозе, как и положено писателю. А переносить на бумагу реальные события моей жизни – кому это надо! Во всяком случае, я боялся отравы изображения подлинного себя, а не в костюме вымышленного героя.

А время? Что такое мое время? Слава Богу, никакой революции, никаких лагерей, никакой войны, сплошной брежневский застой, а перестроечный переворот был слишком очевиден, да и никак я не принимал в нем участия, жил себе да писал. Пару мемуарных текстов я написал как дань памяти. Раскочегарил меня Фейсбук и интернет-журнал «Гефтер», особенно «Гефтер», где мои «мур-муры», как назвала их моя знакомая, вдруг оказались востребованными наряду с культурфилософскими статьями. Пушкин как-то удивился, что с людьми, ставшими волею судьбы историческими фигурами, его связывало короткое дружеское знакомство. Такие люди, как мне казалось, были в предыдущем поколении, в поколении моего отца. Описывать снизу вверх не хотел, интонации же сразу не мог найти. Хотя рассказывать разные байки любил. Было в моем репертуаре несколько комических историй о столкновении с сильными мира сего. Но никогда не думал записывать их. Но ситуация Фейсбука и «Гефтера» была тем для меня хороша, что позволяла не писать все подряд, а от случая к случаю выхватывать из жизни те или иные красочные эпизоды и фигуры. То есть не становиться мемуаристом, а оставаться рассказчиком. Это меня вполне устраивало. Тем паче, что на каждую мою публикацию в «Гефтере» (ибо они всегда перепечатывались в Фейсбуке) я получал одобрительные отзывы друзей- приятелей, френдов, если пользоваться фейсбуковским термином.

Так потихоньку набралось довольно много мемуарных эссе, ироничных, но без иронии после опыта XX в. и исторических безумств века теперешнего писать о жизни невозможно. Думаю, что читатель не посетует на иронию, а напротив, не раз улыбнется. Правда, так получилось, что герои моих эссе, особенно любимые, вдруг оказались теми не совсем обычными людьми, о которых стоит писать мемуары. Необычность их, как мне теперь видится, в том, что они так или иначе выломились из ряда, в который их пытался определить социум.

Известность и знаменитость для меня не были определяющими факторами, напротив, несмотря на серьезность ими совершенного и сделанного, мои герои не попали в мейнстрим сегодняшнего массового общества. В тех случаях, когда в героях оказывался сам автор, ирония и усмешка были непременным условием. В результате почти двухлетнего писания и печатания в «Гефтере» воспоминательных текстов и сложился основной корпус этой книги. Поэтому моя глубокая признательность шеф-редактору «Гефтера» Ирине Варской, первой читательнице моих мемуаров, которая не только их одобряла, но печатала. Мне иногда кажется, что если бы не было этих публикаций, которые как-то организовывали меня, то вряд ли я собрался бы перевести свои устные рассказы в печатный текст.