Лев Гомолицкий - Сочинения русского периода. Стихотворения и переводы. Роман в стихах. Из переписки. Том II

Среди колосьев, между звезд падучих висит Кого не принимает гроб.
Вторым венком из проволок колючих кто увенчал Его поникший лоб?
Веревки мышц покрыли гноем птицы, тряпьем по ребрам рваным Он покрыт.
Он бородой касается ключицы и неподвижно между ног глядит.
Его покрыли язвой непогоды. Он почернел от вьюги или гроз.
И на дощечке полустерли годы «Царь иудейский Иисус Христос».
Проходят мимо люди поминутно, товары тащат, гонят на убой,
Не замечая мук Его, как будто Он никогда не был Собой.
И только в ночь удобренные кровью, засеянные трупами поля
Целуют пальцы ног Его с любовью и ищут мертвых глаз Его, моля;
За темноту земной могильной плоти, ее покорность мускулам людей;
За то, что в мире, битве и работе не помнят люди горя матерей…
Проходит ночь, как пролетают тучи, и открывает воздух голубой.
Среди колосьев, проволок колючих висит Господь забытый и – немой.

В сухую трещину дорожного распятья засунул черт наскучившее платье и, скорчившись, у стоп Его издох, уставясь кверху мимо звездных пятен.
Светало. Поле задержало вздох. И огненной небесною печатью между колен земли родился «бог». Тогда, гудя, лесов поднялись рати.
Седой зеленый, отрясая мох, шел между сосен девок полоняти, жалевших деду домовому крох.
И поп, увидев в церкви свет с кровати, пошел с ключом и, говорят, усох, окостенев и сморщась, как горох.

На митинг о религии плакаты прибыли в город. Дети и солдаты слыхали, как смеялся и грозил с трибуны страшным голосом щербатый.
Один солдатик, проходя, вперил глаза в распятье, говоря: «Богатый!..» и в крест, нацелясь, пулей угодил. Все видели, был ей пробит Распятый.
Ни простонал, ни вздрогнул, ни ожил. Обвисший, пыльный, на полей заплаты от вечной муки взора не открыл.
И только к ночи в мышце узловатой у круглой ранки возле шейных жил смолистой каплей желтый сок застыл.

Простоволосой женщина чужая, крестясь и в голос дико напевая, пришла, и видел весь народ, толпясь, как плакала, распятье обнимая.
Потом, зовя «мой сокол» и «мой князь», косой своей распущенной седая отерла рану у Христа, молясь и ни на чьи слова не отвечая.
Когда же села на сухую грязь у подорожного пустого края, – горящим взглядом в лица уперлась.
Все думали, что это Пресвятая, и так толпа над нею разрослась, что комиссар объехал их, грозясь.

Пошло в народе, будто божьи слуги к кресту слетают. Съехалась с округи комиссия… Пришел патруль стеречь, затворы пробуя (шутя или в испуге).
Народ растаял. Заревая печь потухла, раскалившись. В страдном круге тащила ночь, не думая отпречь, по краю неба тучи, словно плуги.
Едва патруль успел, балуясь, лечь, как в поле черном, где сошлися дуги холмов, поднялся контур чьих-то плеч.
Под ним и конь увязнул до подпруги. Донесся скрип кольчуги ржавой… речь, и виден был в руке упавшей – меч.

И сон нашел на сторожей, покуда они смотрели, замерев, на чудо. Тогда упала тень от трех людей, скользнувшая неведомо откуда.
Они казались выше и черней в одеждах длинных: как края сосуда, внизу свивались складки их плащей, и вел один на поводу верблюда.
То были боги, выгнанные ей – Россией буйной – на потеху людям, из усыпленных верой алтарей.
Был Магометом тот, что вел верблюда; прямой и гибкий, как тростинка, – Будда и в седине и гриве – Моисей.

Перед Распятым молча боги стали, и, потрясая над собой скрижали, заговорил внезапно Моисей – и речь его была из красной стали.
– «Ты, разделивший племя иудей, принесший миру бунты и печали! Ты, опьянивший, как вино, людей, чтобы себя как звери пожирали!
– Тебе бы быть путем моих путей. Субботним вечером, как вечно сотворяли, творить молитву над плодами дней,
– Не расточать того, что мы скопляли, не обращать бы на себя своей безумной мудрости и гордости речей».

К верхушкам пальцев, пахнувших степями, с улыбкой скользкой приложась губами, тогда сказал, склонившись, Магомет: «Муж из мужей, единый между нами!
– Ты был среди земных могучих «нет» девичьим «да». Ты детскими руками хотел с победой обойти весь свет, как чадами кишащий племенами.
Тебе бы быть мечом – ты был поэт! – огнем в лесу и львом между зверями! – Как медь, расплавив, лить в толпу завет!
– Ты не хотел ей дать игрушкой знамя. Так вот, найдя в самой себе ответ, толпа встает – ей в средствах равных нет».

– «Грешивший Бог Любовью и страдавший! не лучше ли я поступал, признавший и дух и тело мыльным пузырем» – так начал Будда, до сих пор молчавший.
– «Тебя мы в страшном виде узнаем – труп затвердевший, к дереву приставший; упрягом вечным – лезвием над сном повисшим молча над землей уставшей.
– Как буря ночью с ливнем и огнем, проходит смерть над жизнью пожелавшей и разрушает этот хилый дом.
– Боль победивший и любовь изгнавший и жизнь вне всякой жизни отыскавший, бесстрастный, – будет истинным вождем».

Змея тумана синеватым чадом кусала крест и обливала ядом. И Он с креста богам не отвечал ни дрожью мышц, ни стонами, ни взглядом.
Залитый кровью от терновых жал, тряпьем повитый – нищенским нарядом, копьем и пулей раненный, молчал над новой стражей, так же спящей рядом.
И, распростертый от Карпатских скал до мшистых тундр, опустошенным садом в молчаньи мир у ног Его лежал,
тот мир, который княжеским обрядом Его нагое тело окружал, был искушен, оставлен и восстал.

Мой Бог – Кто скрыт под шелухой вещей, Кого назвать боялся Моисей, о Ком скрывал на проповеди Будда, и Иисус – назвал Отцом людей.

Мой Бог, Кто будет жив во мне, покуда я сам Его живым дыханьем буду; в начале шага, взора и речей, о Ком, во мне живущем, не забуду;

Кто не прибег еще для славы к чуду в тюрьме и смуте, в воздухе полей, в толпе, к ее прислушиваясь гуду, в возне плиты и воплях матерей;

Кто делает все чище и добрей, открытый в жизни маленькой моей.

У звезд и трав, животных и вещей есть Плоть одна и Дух единый в ней.
Он есть и в нас, – пусть цели и нажива нас гонят мимо жизней и смертей.
Но ты смирись и уважай людей: что в них и с ними, жалко и красиво;
ты сожалей и милуй все, что живо – не повреди, щади и не убей.
Люби не Я, как тело любит душу: и соль морей, и каменную сушу, и кровь живую, и в броженьи звезд земного шара золотую грушу.
Как из птенцов, свалившихся из гнезд, дыши на всех: на выжатых как грозд, на злых и наглых, вора и кликушу, кто слишком согнут и кто слишком прост.
Пусть твоего Дыханья не нарушит ни жизнь, ни смерть, ни почести, ни пост, который в ранах папиросы тушит.