Лев Ошанин - Талисман Авиценны [роман в стихах]

В поэзии рифма бывает бесценна,
А закон консонансной рифмы таков:
Медицина рифмуется с Авиценной
Вот уже десять летящих веков.
С Авиценной рифмуется звездное небо,
Математика, музыка, солнце и тьма.
С Авиценной рифмуется быль и небыль
И поэзия даже сама.

Почему он внезапно ворвался в мой стих,
Этот мальчик, такой необычный и странный?
В десять лет уже знал он все суры Корана,
А в шестнадцать всю книжную мудрость постиг.
Кем хотел объявиться он?
Законоведом? Астрономом? Слагателем пышных поэм?
Не искал он путей к этим легким победам.
Он, посмевший однажды воскликнуть: — Зачем?
Навзничь падает воин, пронзенный стрелою,
Гаснет мальчик, еще несмышленыш совсем.
Умирает в слезах та, что жгла красотою,
Гибнет друг, самый близкий на свете…
— Зачем?
Смерть приходит от капли змеиного яда,
От огня, что в груди не остудишь ничем,
От руки палача, от внезапной прохлады,
От ничтожной занозы, от жажды…
— Зачем?
Люди, стрелки бессонных хронометров сверьте,
Если с вечностью вы принимаете бой.
Он пошел по земле развязать узел смерти
И того, кто посмеет, позвал за собой.

Если слепнут глаза или руки болят,
Ты иди на базар в аметистовый ряд.
Старый маг и крикливый его казначей
Объяснят тебе там, что не нужно врачей,
Что здоровье твое в драгоценных камнях —
В них вложил потаенную силу аллах.
— Ты носи их на пальце, ты прячь их в чалму,
Чтоб тебе помогли, не давай никому.
— Ты на нитке носи их, на шею надев.
Вот агат, он залог непорочности дев.
— Добрый маг тебе тайну аллаха открыл —
От бельма и проказы спасает берилл.
От паденья с коня сбережет бирюза,
И она укрепит, если надо, глаза.
Берегут тебя, чтобы ты был светлолик,
Безоар и сапфир, жемчуг и сердолик.
Караванщик, кривя недоверчивый рот,
Все же, пояс помучив, динар достает.
И старуха с бельмом, подпираясь клюкой,
Тоже тянет монетку дрожащей рукой.
Глядя, как возле камешков кружит народ,
По базару бухарскому мальчик идет.
Он еще не умеет читать и писать,
От болезней людей не умеет спасать,
Но в глазах у него недоверья огонь.
— Погоди, — говорит он и тянет ладонь. —
Видишь, нищий с горбом, никому он не мил.
Дай мне камень, чтоб я ему горб распрямил.
Маг замолк и на миг захлебнулся слюной.
— Враг тебя подослал подшутить надо мной.
— Что ты, мудрый! Я слышал, и слышал базар:
От паденья с коня бережет бирюза,
Ты найди поскорей бирюзу для меня,
Чтоб мой старый верблюд не свалился с коня.
— А-а-а-а… — затрясся спасающий нас от беды
И за мальчиком кинулся через ряды.
Но, приметив богатого толстяка,
Вновь завел свою песню, схватясь за бока:
— Сны дурные алмаз отогнать будет рад
И вспотеет, когда поднесут к тебе яд.
Охраняют тебя, чтобы ты не пропал,
Оникс, яхонт и яшма, гранат и опал.—
А мальчишка, от старого мага удрав,
Шел рядами урюка, арбузов и трав.
Он вбирал в себя лица и слов кутерьму,
Пестрый мир, где гореть предстояло ему.

Казалось, соседа беда не берет.
Известный удачей и силой.
Он крепок, и весел, и чернобород…
Но жаром его подкосило.
В слезах его мать от утра дотемна —
Один он на свете у старой.
Кого ни звала к нему только она,
А легче больному не стало.
Вот-вот задохнется в беспамятстве он…
И женщина, плача от страха,
Взмолилась:
— В науках ваш сын умудрен.
Пришел бы во имя аллаха. —
— Ты слышишь, Хусейн? — обернулся отец,
Дивясь на сыновнюю славу.
А сын поклонился, и вынул ларец,
И стал отбирать в него травы.
Домашние грустно глядят ему вслед —
Красив он и статен, но, боже,
Юнец звездоглазый шестнадцати лет,
Ну чем он больному поможет!
А в ломе соседа то крики слышны,
То словно бы всплеск непогоды —
Надменный астролог стоит у стены,
Почтительный лекарь поодаль.
В своей высоченнейшей шапке обмяк
На коврике маленький дервиш,
А возле постели витийствует маг
На взмахе, на взводе, на нерве.
— Напрасно явился ты, юный мой брат,—
Вошедшему молвил астролог.—
Я спрашивал звезды, они говорят,
Что век у больного недолог,—
А юноша не был еще Ибн Синой —
Лишь книги при нем и догадки.
Лежал его первый тяжелый больной,
Лежал и горел в лихорадке.
Еще неумело, почти наугад,
Чтоб только утешить старуху,
Он пульс отыскал, как учил Гиппократ,
К груди приложил свое ухо.
Полуденным жаром больной полыхал,
В нем что-то протяжно свистело.
Придвинулся дервиш:
— Ну что, услыхал,
Как демоны рвут его тело?
Аллах повелел им терзать его грудь —
Ничто не спасет человека.
Никто не посмеет в него заглянуть,
Ни маг, ни астролог, ни лекарь. —
И трудно глазам удержаться от слез,
И словно бы руки связали.
Вот так задохнулся вчера водонос,
Свалился при всех на базаре.
От жара немного поможет трава.
Не глядя на старших, молчал он.
Готовил лекарство. Часа через два
Больному слегка полегчало.
Он знал: ненадолго. Он кинулся прочь,
Охвачен мятежным угаром.
Бежал он, пока не надвинулась ночь,
По старым бухарским базарам.
Впервые он видит, как близится смерть.
Как давит… Какой же он лекарь!
Он должен понять ее, должен успеть
Отнять у нее человека.
До старого кладбища путь недалек.
В лачуге, поставленной косо,
Он сторожу в руки сует кошелек:
— Ты вырой мне труп водоноса. —
У сторожа заледенели виски —
Такого еще не слыхал он.
За это его разорвут на куски
И бросят голодным шакалам.
У старого сторожа рваный халат.
Трясутся испуганно руки.
«Аллах не простит», — его губы хрипят.
А деньги?.. О, сладкие звуки!
В лачуге на тихом краю Бухары
Под светом, мерцающим скупо,
Юнец одержимый до птичьей nopы
Возился с ножом возле трупа.
Подкожная тьма от бровей до колен
Ему открывалась впервые.
Как прав был Гален, как не прав был Гален,
Как сотканы сложно живые.
Понять все, что нужно для завтрашних, тех,
В ком смертный завяжется холод…
…А мозг был похожим на грецкий орех,
Когда его череп расколот…
Искал он ответа на главный вопрос
И понял, в обмен на отвагу,—
От жидкости в плевре погиб водонос.
Она задушила беднягу.
Он снова зарыт перед вспыхнувшим днем.
А день уже шел по-иному.
С глазами, горящими вещим огнем,
Явился ученый к больному.
Потребовал он у хозяйки вина,
Торжественен, светел и странен.
Сказал четверым, что очнулись от сна: