Лев Ошанин - Талисман Авиценны [роман в стихах]

Газневийский султан Махмуд,
Имя твое века смахнут.
Мир давно бы тебя забыл.
Как другие дурные сны,
Но ты нужен мне, потому что был
Странно связан с судьбой Ибн Сины.
Потому что каждый его ночлег
Мог тобой быть растоптан вдруг,
Потому что жизнь его — вечный бег
От твоих беспощадных рук.
Ты привык, что подвластно в исламской божбе
Все на свете твоим рукам.
Ты хотел, чтобы рабски служил он тебе,
А он людям служил и векам.
Ты силен и зол, вездесущ, многолик,
Наползаешь из темноты…
Но из вас двоих лишь один велик,
И не ты, султан, нет, не ты.
Ты за ним по пятам на восток и на юг
Рассылал своих бешеных слуг.
Но его не догнал ты. А мир темноты
Оковал тебя вечною мглой.
В Исфагане ученый услышал, что ты
Навсегда распростился с землей.
Где наследье твое, властолюбец Махмуд?
Все чертоги твои снесены.
Но идет сквозь века тот бухарский верблюд.
Незакатный верблюд Ибн Сины.

Как вошел в мою жизнь
тот, чьим именем книга зовется?
Я в ту пору был занят
судьбой одного полководца.
Александр Македонский —
философ, убийца, ученый.
Ни минуты покоя
не знать на земле обреченный,—
Он привел меня в Азию
древней тропой дерзновенной.
В Бухаре мне открылись глаза
Ибн Сины — Авиценны.
Может быть, потому
для меня он негаданно ожил,
Что он был с Александром
таким бесконечно несхожим.
Может быть, потому,
что, как тот, не плывя по теченью,
Был он тоже всю жизнь
в нескончаемом вечном движенье.
Может быть, потому,
что в песчаной сквозной круговерти
Оба счастья не знали
и оба искали бессмертья.
Пролетают столетья.
Безжалостна времени проба.
Кто звончее? Бог весть.
Но историю делали оба.
И какая же несправедливость кривая —
Про убийцу писать,
исцелителя забывая.

Отдохнувший, с ухоженной бородой,
Из цирюльни он вышел. И сразу
Он увидел прямо перед собой
Два горящих, два яростных глаза.
Руки в тихой мольбе, вкривь и вкось седина.
Голос полон надежды и боли.
— Я тебя по осанке узнал, Ибн Сина.
Не гневись. Я пришел за тобою.
— Кто ты?
— Я для великого дела рожден,
Вон напротив мой дом за дувалом.—
Был халат его беден, местами прожжен,
Ветерком в рукава задувало.
Дом был пуст, только кучка бумаги жила,
На циновке, распавшись, лежала.
А над ямой в саду два угрюмых котла
Полыхали каскадами жара.
Тот, который побольше, пыхтел не спеша,
Легким облачком пара увенчан.
А хозяин, листками бумаги шурша,
Тянет гостя к тому, что поменьше.
— Я умею из окисла вырвать металл,
Видишь, он у меня прирученный.—
Ибн Сина в мелких знаках листок прочитал
И кивнул — перед ним был ученый.
Ибн Сина загляделся — иная заря.
Мудрой химии строгое царство.
Он ее понимал, и любил, и не зря
Брал ее элементы в лекарства.
Он давно собирался поглубже копнуть
Мир веществ неживых, нецелебных,
Тронуть, может быть, марганец, может быть, ртуть,
Поискать сочетаний волшебных.
Вот остаться бы здесь, возле этих котлов,
Перепробовать все… А хозяин
Тянет гостя туда, где основа основ
Лезет облачком пара в глаза им.
— Погляди же, как дышит котел над огнем,
Как ведет он свой медленный танец.
Медь и олово вместе расплавлены в нем,
Завтра все это золотом станет…
Ты философ, весь мир тебя слушать готов,
Помоги мне с вершины познанья —
Мне осталось лишь несколько правильных слов
Вставить в формулу заклинанья.—
Ибн Сина погрустнел. Он встречал их не раз,
Тех, кого эта страсть закружила.
А хозяин, расширив зрачки своих глаз.
Шепчет в ухо ему одержимо:
— Будет мир на меня с удивленьем смотреть,
Как сорю я золой золотою.
Я беру тебя в долю, даю тебе треть
Всех богатств, что я завтра открою.—
Гость подумал:
«Несчастный… Все в мире темно.
Он не первый, и он не последний.
Но металлу в металл перейти не дано.
Медь, как прежде, останется медью».
— Ты молчишь, — удивился алхимик, — весь мир
Тропы к золоту ищет веками.
Мне почти что открылся уже эликсир.
Философский ты выдашь мне камень! —
А печаль, а забота у гостя своя.
Гость листки между пальцами вертит.
«Как мы схожи — он золото ищет, а я
Непослушное средство от смерти.
Он в несбыточный призрак богатства влюблен,
Жаждет желтого мусора, тлена…
Неужели я так же бессилен, как он,
Перед страшным законом вселенной?..»
— Пусть! — алхимик кричит.—
Пусть я нищий пока.
Но аллахом надежда дана мне.
Неужели отбросишь меня, как щенка,
Не открыв философского камня!
Надо лишь золотую закваску плеснуть,
И в удаче порукою вера,
Мать металлов — давно мне покорная ртуть,
И отец их — угрюмая сера.—
Ибн Сина был от слов его громких далек,
Вмяв рассеянно в пояс бумаги.
Вместо них он оттуда достал кошелек.
Отдал все свои деньги бедняге.
— Это все, чем могу я помочь, о сосед.
Дай аллах тебе счастье в награду.
Философского камня, боюсь я, что нет.
Ну а доли мне просто не надо. —
Он ушел от бессмысленной страстной тоски.
От больных одиночеством окон.
А наутро достал и разгладил листки,
Что с собою унес ненароком.
Виден дьявольский труд, и совсем он не прост,
Этот малый котел для закваски.
В нем селитра и ртуть, спирт, квасцы, купорос —
Все намешано в поисках сказки.
Из листков возникала тревожная суть.
Человек колдовал не впустую.
Но не золото создал —
гремучую ртуть.
Безудержную силу взрывную.
Ибн Сина, ужаснувшись, отбросил листки,
Позабыв о печалях вчерашних.
Побежал через арки, арыки, мостки,
Как сидел, в своих туфлях домашних.
Побежал, чтоб, ученому правду открыв,
Удержать его…
Вдруг за домами,
Не достигнув цирюльни, услышал он взрыв
И увидел взлетевшее пламя.
Он, мечтающий смерти поставить предел
В мире, где все законы так зыбки, —
Вот опять человека спасти не успел
От простой человечьей ошибки.
А ведь мог бы, наверно…
Все в серой пыли.
Смерть за поиск — обычная плата.
Пепел, прах… А на взорванных комьях земли
Дотлевавший рукав от халата.

Диктуешь сегодня, и каждая фраза
Такой глубины и такого размаха…
Но вот уже сколько страниц, и ни разу,
Нигде не попалось мне имя аллаха.
Ты больше не веришь в него?

Почему же.
Мой коврик всегда наготове хранится.

Нет, нет, мой учитель, в жару или в стужу
Ты молишься, знаю. Но эти страницы…

Да, знанья полет оголен и опасен,
И движется он по путям неизвестным.
А что до аллаха, ты прав, я согласен —
Проставь там, где сам посчитаешь уместным.