Лев Ошанин - Талисман Авиценны [роман в стихах]

От Афшаны до Хамадана
Для самого себя нежданно
Я в путь пошел за Ибн Синой.
Он был не просто сыном века
Мудрец, поэт и вещий лекарь,
Владевший тайной именной.
Но без друзей и без халатов
Через границы эмиратов
Бежать ему был жребий дан.
То он везир, то узник бедный
И у тебя, приют последний,
Последний город Хамадан.
Как мало был я в Хамадане
С одной рубашкой в чемодане
И с этой книжкой записной.
Как долго был я в Хамадане
С его ночными холодами,
С неутоленной тишиной.
Дом древний осыпает глину.
Еще торчит наполовину
Над площадью его стена.
Снести его — один лишь росчерк.
Как видно, расширяют площадь,
Где водворился Ибн Сина.
А может, сокрушил дувалы
Везир-философ, как бывало,
Порядок в царстве наводя.
Он, ни о чем не сожалея,
Стоит спиною к мавзолею,
Где прах, укрытый от дождя,
Из древних давних далей поднят,
Глядит он в завтра, не в сегодня
И ощущает шар земной,
И мавзолей под лунным светом,
Как вознесенная ракета,
Готов рвануться в век иной.

Вы скажете, это легенда?
Но правда в нее вплетена.
Все дороги Востока
пешком прошел Ибн Сина.
К больному входил, как чудо,
в дома бедняков и вельмож,
С ним рядом были повсюду
слово, трава и нож.
Он так изучил все травы
за годы своих мытарств,
и столько он приготовил
неведомых миру лекарств…
Всю жизнь он со смертью дрался,
не зная покоя и сна.
А смерть, словно рысь, незаметно
подкралась к нему сама.
Перо уронил он внезапно
и выдохнул сдавленный крик.
Вбежал Джузджани его верный —
помощник и ученик.
Упал на колени, прижался
к руке, невесомой, как дух.
Удары слабого пульса
читал, как молитву, вслух.
Учитель очнулся, чуть слышно,
замедленно говоря:
— Мне снится песок, а в небе
кривая верблюжья ноздря.
— Учитель, ты бредишь? Учитель…—
зашелестел Джузджани.—
Возьми мою кровь и силу.
Помочь тебе чем, шепни.—
Учитель вцепился руками
в широкие рукава.
Еще невнятней и тише
стали его слова:
— Ты видишь там сорок сосудов,
в них сгусток трав и огня.
Если ты будешь точен,
ты к жизни вернешь меня.
Надписаны все лекарства,
волшебный черед не забудь —
Одно ты вольешь мне в губы,
другим разотрешь мне грудь.
А если не будет угодно
меня воскресить судьбе,
Раздай имущество бедным,
а книги возьми себе.
Да, вот еще… — он приподнялся
и воздух схватил рукой.
И тихо осел, и замер,
морщинистый и сухой.
Забыв обо всем на свете,
его обхватил Джузджани.
Зачем-то трясет ему плечи,
будто проснутся они.
Растерянный, одинокий,
как путник, забывший свой путь,
он молит и молит аллаха
учителя к жизни вернуть.
Как женщина, стонет и плачет,
беспомощно глядя вокруг.
И вдруг замечает сосуды,
которые ждут его рук.
А руки ему непослушны,
как будто он весь костяной.
Но к точности он недаром
приучен был Ибн Синой.
Разжав учителю зубы,
он льет ему снадобье в рот.
То ноги ему увлажняет,
то спину, то грудь ему трет.
Упругим становится тело,
теплеет и ширится грудь.
Разглаживаются морщины,
лицо розовеет чуть-чуть.
Стоит Джузджани, пораженный
великим свершеньем земным —
Совсем молодой и прекрасный
учитель лежит перед ним.
Текут благодарные слезы,
а руки лекарство несут.
И вот остается последний,
вдыхающий душу сосуд.
Схватил Джузджани его в руки,
не веря и веря тому,
что скоро из дальней дороги
учитель вернется к нему.
Пошел, заспешил, поскользнулся,
усталые ноги заплел.
И выронил дивную ношу
на кряжистый глиняный пол.
Глядит он на мокрую глину,
беспомощный крик затая,—
Стекают последние капли
несбывшегося бытия.
— Учитель!.. — А хмурое время
уже заспешило назад —
И лоб ему режут морщины,
и щеки опять бороздят.
С тех пор Джузджани безутешный,
все соки земли перебрав,
до смерти искал сочетанье
последних невыпитых трав.
…Я верю, что есть оно в мире —
в нем жизни людской торжество.
И может быть, новый Великий
однажды отыщет его.

Я — Ибн Сина, и я же — Авиценна.
Распался прах, но суть моя жива.
Уже тысячелетье во вселенной
Не забываются мои слова.
Я жил в тот век, когда сажали на кол.
Жгли на костре. Был слышен хруст костей.
Жизнь ничего не стоила. Однако
Жил человек, и я лечил людей.
Я жил в тот век, который мне достался,
На клочья был располосован мир.
Везде свой шах, султан или эмир,
И что ни шаг — другое государство.
При жизни я сумел им не поддаться,
Шел по земле, сквозь рубежи земли.
А месть пришла потом — калиф багдадский
Через столетье книги жег мои.
И если б только я в свой срок не умер,
Калифы, шахи или короли
Без разбирательства и без раздумий
Меня бы вместе с книгами сожгли.
Но счастлив я неугасимым светом
Угаданных душой моей времен,
Когда в десятках университетов
Не умолкал Врачебный мой канон.
И как мне были дороги мгновенья,
Когда — мудрец и вещий старец сам —
Склонял лицо над «Книгой исцеленья»
Мой незнакомый брат Омар Хайям.
Мой талисман — трава моя живая
И сердце, что, смиряя бег страстей,
Не остывая и не уставая,
Стучит бессонно для других людей.
Мне просто не хватило полувека,
А может, только часа одного,
А то бы я заставил человека
Забыть про слово страшное «мертво».
Все каждый день меняется на свете,
Бурьяном тропы славы заросли.
Но все равно — повязаны столетья
Одним железным обручем земли.
Забудьте все, чем я страдал, забудьте
Удары вражьи все до одного,
Забудьте все, что я писал, забудьте
Песок и пепел века моего!
Но в новый век, спеша в иные дали,
Одно оставьте в памяти своей:
Пока другие жгли и убивали,
Я, полумертвый сам, лечил людей.

Я снова вернулся к тебе, Бухара.
Понять мою участь, конечно, несложно —
Тому, кто хоть раз тебя видел вчера,
К тебе не вернуться уже невозможно.
Шумят над тобой голубые века —
Все то, что печально, все то, что священно.
В Хранилище Мудрости наверняка
Сегодняшний новый растет Авиценна.